Дело пропавшей балерины

Обшарпанная комната с голыми стенами. Посредине стол и два стула. Арестованного привели жандармы, усадили на стул. Тарас Адамович вошел в комнату через минуту, аккуратно прикрыв за собой дверь. Сел напротив давнего знакомого, скользнул взглядом по измятому пиджаку, заметил не слишком аккуратные пряди волос, несвежую рубашку. Удивительно, но даже в таком виде Щербак сохранил шарм и элегантность. Утонченность Париса таилась в длинных пальцах, в глубине глаз, в выверенных жестах, когда он откидывал волосы со лба или клал руку на стол.

— Вы опять хотите о чем-то спросить, Тарас Адамович?

— Да. Один вопрос.

— А вы сможете сначала ответить на мой?

— Спрашивайте.

— Когда вы догадались, что это содеял я? Когда впервые возникло подозрение?

Тарас Адамович внимательно посмотрел на него.

— Как думаете?

— Почти сразу. Тогда, в первый день нашего знакомства. Я вернулся домой и не мог избавиться от навязчивой мысли о том, что что-то не так. Думал, что вы почему-то не доверяете мне, в чем-то подозреваете. Но я не мог объяснить себе, почему. Отгонял эти мысли, старался не думать. Но снова вспоминал выражение вашего лица. Почему? Я допустил ошибку?

— Да. Почти незаметную.

Художник внимательно всматривался в его лицо. Бывший следователь объяснил:

— Вы сказали, что договорились с Верой встретиться в Шато де Флер у розария. Однако с середины августа розарий реконструируют, в парке на том месте тогда была разруха и грязь. Я знал об этом, потому что сам любил прогуливаться у розария — это чуть ли не единственное место, ради которого я выбираюсь из своего сада в город. Варенье из яблок и лепестков роз — это что-то невероятное, однако самые лучшие розы и самые душистые яблоки нечасто созревают в одно и то же время.

Он мечтательно посмотрел мимо арестованного, потом повернулся к нему и сказал:

— Мне показалось странным, что вы ничего не сказали о том, что розария больше нет. По вашим словам, вы проторчали там целый вечер. Неужели вас ничуть не смутил тот факт, что вы собираетесь встретиться с девушкой, которая вам дорога, у грязной, непривлекательной стройки? Тогда я подумал, что вы не ожидали Веру в Шато де Флер. Но почему? Мне пришлось пройти долгий путь размышлений и сомнений. Пока я, наконец, смог выстроить четкую историю. Самым сложным оказался мотив — пришлось погрузиться в балет и разговаривать об искусстве с Брониславой Нижинской. Благодаря ей, все стало на свои места.

— Я рад тому, что вы нашли ответы.

— Не на все вопросы, — сказал следователь. — Теперь моя очередь.

Щербак сел на стуле ровнее, посмотрел прямо в глаза следователю.

— Олег, как погибла Марьяна?

Художник опустил взгляд на свои руки, лежавшие на столе.

— Я… Я почему-то думал, вы спросите о чем-то другом.

— Прошу прощения, если разочаровал.

— Нет, все в порядке… То есть не совсем. Она… Попыталась сбежать. Я говорил им, что убегать нельзя, это все усложнит. Но Марьяна всегда была такой. Я увидел ее уже наверху, очень разнервничался. И вспылил. Хотел… Хотел догнать. Она кричала, что вернется за девушками, я бежал за ней. Потом. Потом я… Не уверен. Кажется, она упала, я видел кровь… Ударилась головой. Я хотел…

— Спасти ее? — спросил следователь.

Художник молчал.

— Что вы сделали с телом?

— З…закопал в саду. Там старая вишня, — художник встрепенулся, будто понял, что сболтнул лишнее, но потом улыбнулся и добавил: — Старых вишен много. Даже у вас есть.

— Разумеется. Старых вишен много.

Бывший следователь вышел из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь.

Менчиц целыми днями просматривал документы, имевшие хотя бы косвенное отношение к Олегу Щербаку. Искали квартиры, в которых когда-то проживала его бабушка, пытались узнать хоть что-то о его родителях. Мира оставалась в сыскной части до позднего вечера, говорила, что не может быть одна, и все равно не уснет. Время летело стремительно, и тревога залегла морщинкой между бровями Якова Менчица — они не знали, сколько времен могут продержаться девушки, если похититель не принесет им воды или еды. Когда он делал это в последний раз? Это были вопросы, отвечать на которые Олег отказывался.

Мира и Менчиц выслушали историю Щербака. Мира — с побелевшим лицом, Менчиц — сжав кулаки. Репойто-Дубяго предложил девушке стакан воды, плеснув туда что-то из хрустального графинчика. В этот раз она не отказалась. Менчиц краем глаза наблюдал за ее движениями, потом резко перевел взгляд на Тараса Адамовича. Лицом молодой следователь был бледен, глаза его пылали:

— Он был весь в грязи той ночью!

— Что? — не понял Репойто-Дубяго.

— Тогда, когда меня к нему отправили, чтобы он набросал портрет дамы под вуалью. Он явился после полуночи, грязный и пьяный. Я думал, он где-то упал по пути. Но потом, когда он рисовал, я подумал, что не так он уже и пьян, чтобы валяться в канавах. Он ведь художник — подумал я тогда, мог вляпаться в какую-нибудь историю.