Дело шести безумцев

Ее трясло. Ей было и жарко, и холодно. Она не могла рыдать, не могла дышать, еле понимая, что происходит. Не могла смотреть на мать, которая, проходя мимо, не обняла ее, не успокоила, а отшатнулась, словно увидела призрака.

Кира уже не знала – ее трясут чьи-то руки или ее трясет изнутри? Казалось, что это никогда не прекратится. Этот страх никогда не исчезнет.

– Алка, – развернул сестру за плечо Максим и грубо тряхнул, – ты знала?! Почему не сказала им?! Ты же все знала!

– Я отдала им карты… – зажмурилась Алла, – но я не знала, когда…

– Ты канючила у отца этот пикник все лето! Ты знала, что это будет сегодня!

– Кира похожа на меня! Я ее чувствую, как журавли чувствуют друг друга на расстоянии тысячи километров!

– Какие еще журавли, они люди! Им было десять лет… Теперь у Киры нет сестер.

– У нее есть я, – оттолкнула наконец-то Алла брата, оказавшись намного сильнее, чем он предполагал. – А еще у нее будешь ты.

Максим обернулся на окоченевшую Киру.

– Она моя кузина, балда.

– Запомни раз и навсегда, она не кузина тебе. Она чужая. Запомнил?

– Да… но я не понимаю, как…

– Поймешь, когда встретишь ее.

– Скоро?

Алла принялась подсчитывать в уме.

– Сначала не скоро. Потом скоро. Потом очень-очень не скоро с некоторыми послаблениями.

Пока Максим хлопал глазами не в силах перевести эти слова с языка Аллы на понятный, она распахнула свою детскую пластиковую сумку, демонстрируя футляр размером со спичечный коробок.

– У меня есть только это.

– Что там?

– Если бы мама купила центрифугу, но ее не было… пришлось делать на глазок, – распахнула Алла крышку, и Максим увидел что-то серое.

– Пыли со всех углов туда насобирала?

– Это не пыль, а пыльца.

– И что она делает? Превращает в бабочку?

– Скорее в кокон. Она отматывает все назад.

– Что все?

– Воспоминания. Кира забудет этот день. Забудет смерть сестер. Тебя и меня… скорее всего, – прикинула Алла, – раз я работала без центрифуги, она забудет все свое детство.

– Она забудет все? Забудет меня? То есть нас? И это… сделает ее счастливой?

– Сначала не скоро. Потом скоро. Потом очень-очень не скоро с некоторыми послаблениями… но да. Правда, ее карту я пока не готова нарисовать. Она сложная.

– Ладно… Дуй уже своей пылью! Погоди…

Максим приблизился к брошенной всеми Кире. На нее никто не обращал внимания, никто не смотрел в ее сторону. По черным копьям ночных сосновых крон носились красно-синие огни «Скорых» и полиции. Слышались всхлипы, истерика, плач и вой.

Выл ветер, выла Балтика, выло небо голосами родителей. Выли их души и души двух их дочерей, отобранные кем-то или чем-то.

Молчала одна только Кира.

Максим заметил, что она не плачет. Она дрожала, молчала, но была спокойна и собранна, а ее глаза пересекали красные прожилки, похожие на кровавые молнии. Он решил, что это от слез, но не мог вспомнить, чтобы Кира всплакнула хоть раз.

Девочка посмотрела на него, дернув уголком рта, и Максим чуть было не принял тот рывок за улыбку. Но Кира вдруг осела наземь, словно бы разом лишилась всех своих сил.

– Кира? – коснулся Максим ее ледяной руки. – Кир, вот, держи, – сунул он ей в карман скрепку, что попалась ему в куске торта.

Он помог ей встать и крепко обнял, впервые чувствуя тоску по кому-то, впервые не желая оставлять одну эту необычную девочку в пушистой серой кофте, так похожей на неоперившегося, выпавшего из гнезда птенца.

– Я не забуду тебя, даже если ты меня забудешь.

Она подняла на него глаза, и Максим с облегчением увидел, что кровавые молнии в ее глазах исчезли.

Кира дрожала в руках Максима. Ее уже много раз сегодня трясли и допрашивали. Чужие люди, родители, врачи. Все они пробовали разжать ее кулак и выпытать хоть слово, требовали ответить на вопрос: что случилось с сестрами? Но ее никто ни разу не обнял, никто не сказал, что все будет хорошо.

– Все будет хорошо, Кирыч, – прошептал Максим, коснувшись невинным легким поцелуем ее щеки – будто бабочка крылом задела. – Обещаю.

А после… только яркие круги перед глазами, только взмахи серого крыла и аромат герани.