Дело совести (сборник)

— Значит, действительно болен он, — произнес Штекса. — Сказать надо было мне, Руис-Санчес. И лучше к нам отослать его. Не вылечить как должно там его вам.

— Он не болен и никуда не полетит, — тщательно подбирая слова, проговорил Руис-Санчес. — Он земной гражданин, и никто не вправе его заставить. Вот почему я просил позвать вас. Штекса, у нас с ним неприятности. Он… делает нам плохо. Я надеялся, у вас получится его переубедить; мы тут бессильны.

Снова — только громче — прорезался тот же нехарактерный звук, визгливый металлический рык, и стих.

— Ненормально и неестественно это, — сказал Штекса. — Не распознаёте его болезнь вы. Я — тоже, но не врач я. Отправить его нам должны вы. Ошибся, как вижу, с даром я. Передайте, что призывается домой он, по закону целого.

— Не слышал ни о каком законе целого, — заявил Эгтверчи, когда ему перевели. — Сомневаюсь, что вообще такой есть. Я сам себе закон, по мере надобности. Передайте ему, что если будет продолжать в том же духе, я в эту дыру вообще никогда не сунусь; скукотища там, должно быть, жуткая.

— Эгтверчи, чтоб тебя!.. — взорвался Микелис.

— Тихо, Майк, хватит. Эгтверчи, до настоящего момента ты соглашался с нами сотрудничать; по крайней мере, сюда явился. Ты что это — специально ради удовольствия перечить отцу и оскорблять его? Штекса гораздо умнее тебя; почему бы тебе хоть на минутку не прекратить это ребячество и не послушать его?

— Потому что не хочу, — ответил Эгтверчи. — И от ваших, приемный отец мой, речей вкрадчивых никак не захочу. Не виноват же я, что родился литианином и что вырос на Земле — но теперь я в полном праве поступать как вздумается и никому не давать отчета, если так нравится.

— Тогда зачем ты сюда пришел?

— Не вижу, с чего вдруг я должен объясняться, но, так и быть, объяснюсь. Я пришел услышать голос отца. Вот, услышал. Не понимаю, что он там говорит, да и в вашем переводе немногим яснее выходит — вот, собственно, и все тут. Передайте от меня «прощайте», не желаю больше с ним говорить.

— Что говорит он? — спросил голос Штексы.

— Что он не признает закона целого и домой не вернется, — сказал Руис-Санчес в микрофон; тот едва не выскальзывал из потной ладони. — И он просит сказать «прощайте».

— Прощайте тогда, — сказал Штекса. — Прощайте и вы, Руис-Санчес. Вина моя, и горечь переполняет меня; но слишком поздно уже. Может, не поговорить никогда больше уж нам, даже с помощью дивного прибора вашего.

Снова прорезался странный, смутно знакомый визг, поднялся до оглушительного, звериного рыка и грохотал добрую минуту. Руис-Санчес выждал, пока тот хоть немного поутихнет.

— Почему, Штекса? — хрипло спросил он, когда, как ему казалось, голос мог пробиться сквозь шум. — Вина не только ваша, наша ничуть не меньше. Я по-прежнему ваш друг и желаю вам добра.

— И вам друг я и добра желаю, — произнес голос Штексы. — Но, может, не поговорить уж нам. Не слышите разве лесопильных машин вы?

Так вот что это за звук!

— Да-да. Слышу.

— Вот почему, — произнес Штекса. — Спиливает Почтовое дерево друг ваш Хливьер.

В квартире Микелиса царило уныние. Близилось время очередной передачи Эгтверчи, и все очевидней становилось, что давешний прогноз оправдывается: ООН, по сути, бессильна. Открыто Эгтверчи не торжествовал, хотя в некоторых газетных интервью его всячески искушали; но он туманно намекнул на некие глобальные планы, которые, может, получат развитие во время следующего эфира. Слушать передачу у Руис-Санчеса не было ни малейшего желания — но хочешь, не хочешь, а приходилось признать, что удержаться вряд ли выйдет. Он не мог позволить себе игнорировать новых данных, которые передача наверняка выявит. До сих пор, правда, что б ему ни удавалось узнать, ни к чему хорошему это не приводило, — но упускать шанса, пусть и сколь угодно мизерного, все равно не следовало.