Дело спящей красавицы (СИ)

Виноградова ненадолго задумалась, а затем произнесла:

— Знаешь, когда говорят, что дама творит дичь, стоит уточнить, кто ее до этого довел.

Я удивлённо поднял брови:

— Неужели?

— Всегда во всем виноват мужчина, — уверенно продолжила собеседница. — Даже самую рассудительную девушку можно довести до белого каления.

— Слышал, что чаще такое говорят о дамах, — возразил я. — Что дамы ведут себя эмоционально и поддаются истерикам.

— Сплетни и стереотипы, — отмахнулась Виноградова.

Спорить я не стал, а дама удовлетворенная моим молчанием продолжила:

— Вот довел меня один му… мужик, короче. И я, выпив бокальчик вина, вышла размяться во двор.

— И? — поинтересовался я.

— И спалила пристройку, — выдохнула дама и пожала плечами.

— Вот так просто? Без эмоций и истерик? — скрывая улыбку, уточнил я.

— В каждой порядочной и уравновешенной женщине можно разбудить фурию. Но я быстро успокоилась. Вызвала охранника, и тот потушил пламя. Оно не успело перекинуться на остальной дом.

— Вы были сильной огневичкой? — спросил я.

— Одной из тех, для кого выделяли спаренные площадки для тренировки. Мало кто мог выйти со мной один на один. Точнее, никто.

Виноградова подняла подбородок и мне показалось, что по ее коже пробежали огненные всполохи. А затем она сглотнула и продолжила сиплым голосом:

— Потому и убивать меня пришли сразу несколько бойцов. Боялись… А самое смешное, что потом кто-то пустил слух, что прибил меня один тщедушный паренек с топором, который случайно решил ограбить дом. Еще и старухой меня нарекли.

— Ведь есть съемки, давние сводки новостей, — сказал я и тут же пожалел об этом.

Любовь Федоровна обожгла меня ледяным взглядом.

— Простите. Мне не стоило…

Она отвернулась:

— Все хорошо, Павел. Я и сама любопытная. Тоже захотела бы узнать душещипательные подробности твоей смерти, если бы ты успел умереть раньше меня.

Признаться, я немного опешил от такого откровения. Но все же произнес:

— Спасибо за понимание.

— Меня предали, — нехотя пояснила соседка. — Опоили и лишили части силы, чтобы сломать.

— Кто? — зачем-то спросил я. — Кто предал?

— Тот, кому я доверяла. Человек, которого я не смогла убить.

Она повернулась ко мне, и я едва не отшатнулся от жуткого вида ее лица. Кости, проступили через кожу и лишь глаза были живыми.

— Запомни, Паша, никогда нельзя оставлять за спиной оскорбленную любовь. Она так легко становиться ненавистью, которая способна убить, — тоном наставницы произнесла она, подняв к потолку указательный палец.

— Любовь Федоровна… — начал было я, но женщина вскинула руку, а потом вынула с полки коробку.

— Ботинки из замши отлично впишутся в образ. Эта обувь не для простолюдинов. Слишком сложна в уходе и недолговечна, если за ней не следить.

— Думаете, мне стоит выбрать именно эту пару?

Помощница фыркнула:

— Учись портить вещи, которые многим не по карману. Иначе зачем быть аристократом?

— Хорошо.

— Да и зачем их беречь? Есть возможность, что ты умрешь, так их и не надев. И останешься в выбранном облачении навсегда. Представь, как будет обидно провести вечность в одном полотенце. Или без него. А родственники отдадут нищим новые, нераспакованные рубашки, пиджаки в чехлах и обувь в коробках. Те, которые ты ни разу не надел.

Виноградова выразительно посмотрела на меня и сухо засмеялась.

— И ведь тебя будет видеть каждый призрак и твоя бабушка! Так что всегда обдуманно выбирай вещи. Чтобы даже в возможном посмертии выглядеть стильно.

Я проникся и подошел на кровати, на которой Любовь Федоровна разложила выбранный для меня костюм.

— Вы уверены? Не слишком ли он… белый?

— Отличный цвет, — возразила женщина. — Когда будешь есть, используй салфетку, а если испачкаешь, то я тебя ругать не стану. Обещаю.

С этими словами женщина подхватила кота и направилась прочь из комнаты.

— А зачем нам пристройка к дому? — вспомнил я начало разговора.

— Чтобы там поселить дворника, конечно, — не оборачиваясь, ответила Виноградова.

— У нас есть дворник? — ошарашенно осведомился я.

— А куда мы Евсеева денем? Или ты хочешь котов сиротками оставить?

Последняя фраза явно была с подвохом, и я поспешно ответил:

— Не хочу, конечно.

— Вот и славно.

Виноградова вышла из комнаты, и я остался один, раздумывая, что плохо влияю на бережливую Любовь Федоровну. От общения со мной она, сама того не замечая, становилась расточительной.

— Это ли не прекрасно, — пробормотал я и принялся облачаться.

Галстук тоже был белым и, отливая блеском шелка, он выделялся на фоне рубашки. Лацканы пиджака оказались расшиты тончайшей жемчужной нитью, создавая слева семейный герб. И хоть он не бросался в глаза, но все же был заметен. Запонки с лунным камнем оказались к месту. Белая замша, из которой были сшиты ботинки, и впрямь казалась непозволительной роскошью. Но при этом обувь была мягкой и удобной, словно я носил ее не первый год.

— В таком виде и впрямь не стыдно показаться на глаза своим предкам, — усмехнулся я и взглянул в зеркало.