Дело Судьи Ди

— Не знаю, — растерялась Рива. — Не было разговора… А только он обмолвился: мол, скоро, наверно, будем жить в одном и том же государстве… И лицо у него стало такое мечтательное да отрешенное, будто он только что новую звезду открыл и в телескоп на нее смотрит…

— Как у умственно расслабленного, — добавила мудрая и верная Фирузе.

Общий смех, раздавшийся вслед за ее репликой, мигом разрядил обстановку. «Хорошая жена — благословение Аллаха, — вспомнил Богдан слова, которые частенько произносил отец Фирузе. — Как прав старый бек, как прав!»

Разговор перешел на дела текущие. Мокий Нилович полюбопытствовал, что Богдан надумал подарить императору к юбилею; минфа в ответ вскочил из-за стола и гордо снял с полки роскошно изданный, с бесчисленными цветными вклейками перевод на русское наречие прошлогоднего труда императора о приматах моря.

— В средницу вышел, — похвастался Богдан, держа фолиант обеими руками и слегка покачивая, дабы продемонстрировать всю его весомость. — Вон как расстарались. И перевод мастеровитый. Пока еще до дворцовой библиотеки обязательный экземпляр доползет…

— Сообразно, — коротко похвалил Богдана старый цензор. — Воздухолет-то с таким грузом подымется? — пошутил он.

— Да уж… Завтра мы, как и вы, Мокий Нилович, тоже весь день в воздухолетных заботах, — проговорила Фирузе, наливая гостям свежего чаю. — Билеты до Харькова, уж заказанные, сдавать пришлось, и срочно все переигрывать. Причем, раз уж на восток лететь, я, как и супруга ваша, решила своих посетить накоротке, а на Ургенч назавтра нет ничего, туда раз в три дня летают… Пришлось брать на иноземный рейс.

— Вот те здрасьте! — удивился Великий муж.

— Иноземцев-то любопытных в Ханбалык на празднество тоже множество движется, — пояснил Богдан, вернув фолиант на полку и садясь на свое место, — ну а наших и вовсе не счесть. И вот транспортники александрийские совместно с европейскими такие рейсы на эту седмицу учудили, что как автобусы от остановки к остановке движутся. Лондон-Ханбалык. С посадками в Париже, Берлине, Праге, Александрии, Перми, Сверловске[25]… дальше не помню, но ценно тут то, что у него под конец и в Ургенче посадка, а потом через Улумуци и Каракорум на Восточную столицу, на Ханбалык…

— Ага, — понимающе кивнул Мокий Нилович. — С расчетом, что не всем до конца, а на освобождающиеся места новые путники сядут… — пошевелил бровями задумчиво.

— Мы с Ангелиночкой в Ургенче выйдем, и дальше Богдан уж один полетит, — продолжила Фирузе, покивав. — А мы побудем денек с семьей моей и на следующий день уж вместе с отцом за мужем вслед…

— Бага тоже ко двору призвали? — уточнил Мокий Нилович.

— Да, — не скрывая гордости, ответила Фирузе.

— Высоко оценил двор ваши асланiвские подвиги[26], — задумчиво уронил сановник и затем, как бы подытоживая, добавил коротко: — Правильно оценил.

— Жаль только, не получилось вместе с Багом лететь, — посетовал Богдан. — Он, верно, уж в столице. Там его друг старый дожидался — вот и не стал под нас подлаживаться… а мы под него — тоже не смогли.

Кстати зашедший разговор о завтрашних разъездах напомнил всем, что пора бы и расходиться — рейсы ранние, дороги дальние. Мокий Нилович с дочкою засобирались. Обменялись сообразными поклонами и благодарностями — ах, как вы нас вкусно угостили! ах, как замечательно, что вы нашли время к нам зайти! Уже в прихожей Мокий Нилович, шевеля бровями в непонятной Богдану нерешительности, медленно надевая старенькую, невзрачную соболью шубу — в одежде, да и во всем материальном, сановник был, как то и подобает благородному мужу, весьма неприхотлив, — вдруг вымолвил, не успев продеть левую руку в рукав и оттого замерев в несколько странной позиции:

— Ну-ка, дочка, поди вниз. Прогрей повозку.

— Слушаю, папенька, — слегка обескураженная внезапным отеческим повелением, ответила Рива после едва уловимой заминки. Виновато глянув на Богдана в последний раз, она едва слышно пролепетала скороговоркой: «Я не влюбилась еще, он мне просто нравится…» — и упорхнула.

— Кажется, Ангелина хнычет, — сразу все поняв, сказала Фирузе. — Пойду гляну, может, сон плохой привиделся… До свидания, Мокий Нилович, всего вам доброго. Рахили Абрамовне от нас низкий поклон.

И оставила мужчин одних. Мгновение Великий муж неловко молчал, глядя мимо Богдана.

— Вот что, — глухо сообщил он затем. — Я в Александрию не вернусь. В отставку я выхожу, Богдан Рухович. Шабаш… Погоди, не перебивай. Пора мне, старый стал, немощный… в себе не уверен… Вернешься из Ханбалыка — будешь принимать дела.

— Что? — вырвалось у ошеломленного Богдана.

— Не перебивай, я сказал! Как праздники кончатся — князь твое назначение утвердит. Улус тебе вверяю. Не пустяк. — Он запнулся. — Но не о том речь. На такой пост с нечистой совестью идти — перед Богом грех, перед людьми срам, а перед собой — страх. Работать не сможешь в полную силу. Уверенность потеряешь от угрызений. Я ведь вижу — ты из Мосыкэ сам не свой вернулся. И до сих пор не очухался. Ничего мне рассказать напоследок не желаешь?