Дело «Трудовой Крестьянской партии»

Профессор Кондратьев был арестован 19 июня 1930 г., а 20 июня следствие по его делу начал помощник начальника Экономического управления (ЭКУ) М.И. Гай. Кондратьев вспоминал: «М.И. Гай не предъявил мне никакого определенного обвинения. Он предложил мне разоружиться, т. е. чистосердечно рассказать о своих преступлениях. После моего заявления, что я не знаю за собой никаких преступлений, М.И. Гай резко повысил тон и, употребляя оскорбительные для меня выражения, объявил, что рано или поздно он заставит меня признать мои преступления или я буду расстрелян, что он с величайшим удовольствием будет требовать моего расстрела и, пользуясь достаточным влиянием в Коллегии ОГПУ, добьется для меня высшей меры, что я должен совершенно серьезно учесть судьбу Пальчинского, который также не хотел разоружиться и был расстрелян, что если я и могу еще спасти себя, то только чистосердечным раскаянием»[401].

Допрос, продолжавшийся с 11 час. вечера до утра, произвел ошеломляющее впечатление. Кондратьев полагал, что можно доказывать свою невиновность, опровергая конкретные факты, которые приводятся в качестве улик, но невозможно доказывать свою невиновность, если не выдвинуто никаких обвинений, когда предъявлено лишь общее требование: доказать, что ты не преступник.

Авторитетным представителем следствия было дано понять, что Кондратьев рассматривался ими как пойманный преступник, подлежащий расстрелу. При этом следствие в качестве единственного шанса предлагало ему попытаться спасти себя чистосердечным разоружением, т. е. рассказом о преступлениях, которых оно не называло.

Это впечатление подтвердилось и укрепилось следующей ночью. Допрос производился уже следователем Счастливцевым – тот, не предъявляя никакого обвинения, прочитал против него показания профессора Озерова, с которым у Кондратьева никогда не существовало никаких личных отношений, заявив, что тот будет расстрелян, а его судьба находится на грани и что он может спасти себя лишь чистосердечным разоружением. Участвующий в допросе следователь Климов неоднократно называл Кондратьева государственным преступником.

При следующем ночном допросе Гай и Счастливцев стали говорить, что Кондратьев входил в контрреволюционную вредительскую организацию «Московское общество сельского хозяйства». Они огласили выдержки из отдельных показаний, в которых неопределенно указывалось, что он принимал участие во вредительской деятельности МОСХ и идеологически возглавлял эту деятельность. М.И. Гай заявил, что в его распоряжении имеется громадное количество аналогичных показаний, что рано или поздно ему придется сдаться и рассказать о своих преступлениях, в противном случае на фоне других «разоружившихся» лиц следствие будет рассматривать его как упорного, не сдающегося врага советской власти.

Так к объявлению еще до следствия Кондратьева преступником, к непрерывным угрозам расстрелом, к гнетущей постановке перед дилеммой или «разоружение», или зачисление в лагерь упорных врагов советской власти присоединилось добавление фантастических бессвязных показаний со стороны знакомых и неизвестных лиц.

При одном из следующих ночных допросов Гай заявил, что жена Кондратьева пыталась взять из кабинета и скрыть не обнаруженные при первом обыске секретные документы. ЭКУ эту попытку пресекло, жена арестована. Кондратьев хорошо знал, что никаких секретных документов в его кабинете нет. Однако сообщение об аресте жены воспринял как действительность. Кроме нее у него был маленький ребенок, которого он очень любил. С этого времени Кондратьев почувствовал начало душевного перелома. Он начал примиряться с мыслью о необходимости пожертвовать собой, своим именем, честью.

До этого момента следствие не вело никаких протоколов допроса, как будто их не было. После того как Кондратьев «сломался», ему предложили подписать протокол, написанный Счастливцевым. Этот протокол допроса не имел никакого отношения к предшествовавшим разговорам. В нем отмечался лишь контрреволюционный характер идеологических настроений Кондратьева, и ничего не говорилось о принадлежности к контрреволюционной организации и о вредительстве. Кондратьев подписал его.

На следующем допросе Гай заявил, что жена его освобождена, что он беседовал с Ягодой и через некоторое время обеспечит личное объяснение с ним, если Кондратьев даст чистосердечные показания. Тот написал обширную записку, по его словам, это было единственное его письменное показание, отвечавшее действительному положению вещей. Там он категорически отрицал свое участие в каких-либо контрреволюционных и вредительских организациях, но в то же время признал ошибочность и реакционность некоторых своих взглядов в области экономической и аграрной политики.

Эти показания Гая не удовлетворили, начались дальнейшие допросы, новые требования признания вредительской деятельности и участия во вредительских организациях.