Дело «Трудовой Крестьянской партии»

Юровский пришел к заключению, что необходимо уступить. Он поставил при этом лишь два условия: первое, что будет оказана помощь в составлении показаний; второе, что будет возвращен в ЭКУ. Эти условия были приняты. Первое было выполнено, второе было нарушено в середине октября 1930 г.

Показания Юровского в Секретном отделе совпадали по содержанию с теми, которые были получены от других обвиняемых. Его показания составлялись на основании тех сведений, которые он узнавал во время допросов. Он отмечал важнейшие из них на листке бумаги, а затем в камере эти записи облекались в соответствующую форму.

Юровский уже не оказывал сопротивления. Он противился лишь одному: не хотел признавать себя вредителем. К тому же Агранов и не настаивал на таком признании. Позже, после перехода в ЭКУ, он бросил всякое сопротивление и в этом вопросе.

В начале октября 1930 г. следствие, как сказал Агранов, приближалось к концу. Условились, что в ближайшие дни Юровский напишет декларацию о своем отношении к советской власти – это должно стать последней фазой следствия. Однако ночью 12 октября 1930 г. его вновь вызвали в Экономическое управление. «В ЭКУ обстановка тотчас изменилась к худшему. Мне было объявлено, что следствие в Секретном отделе раскрыло лишь ничего не стоящий идеологический вздор, что теперь его поведут по-иному и со мной не будут больше «церемониться». Для того, чтобы побудить меня давать новые показания, меня лишили сперва свиданий и переписки с женой, затем бумаги и чернил, которыми я пользовался в камере для своей работы. Пом. нач. ЭКУ Гай воздействовал на меня угрозами ареста моей жены, а ст. уполномоченный Н.Ф. Гарнич объяснял мне, что такая мера представляет собой следственный метод получения показаний. Зам. нач. ЭКУ т. Молочников указывал мне, что мне не забудут моего сопротивления, и что я подготовляю себе участь лиц, расстрелянных по делу пищевиков»[409].

Возобновились ночные допросы, от которых Юровский был избавлен в Секретном отделе. Они были особенно тягостны потому, что перед арестом он болел тяжелой болезнью и страдал от частых припадков головокружения. Эти припадки продолжались в тюрьме. Юровский подчинился и дал новые показания, что от него требовали. Дело доходило до того, что два протокола показаний были составлены в его отсутствие, ему было поручено переписать их, что мотивировалось экономией времени. «После 42 допросов я заявил, что чувствую себя физически и психически изнуренным и прошу поставить мне необходимые вопросы и закончить следствие. Дело в том, что мои показания признавались еще недостаточными. Наконец, 20 ноября днем я заявил допрашивавшему меня следователю (а меня допрашивали в ЭКУ в разной последовательности, порознь и совместно пять человек), что число припадков головокружения дошло у меня до шести в день. В ту же ночь я был вызван вторично, к нач. 7 отделен. ЭКУ т. М.О. Станиславскому и мне было объявлено, что следственным властям дела нет до моего состояния, раз я не даю требуемых показаний, что следствию мои припадки не мешают. К этому моменту я был уже настолько подавлен, что изъявил согласие удовлетворить все требования. После этого были составлены протоколы об интервенции, о меньшевиках, о промпартии, и блоке с ними, о повстанческих отрядах, о подготовке вооруженного восстания, о разрушении финансов и дезорганизации денежного обращения и т. д. и т. д.»[410].

После этого сотрудничества возобновились свидания и переписка с женой, возвратили письменные принадлежности, улучшили пищевой режим, оказали врачебную помощь. Организовали прогулки на автомобиле в Петровский парк и на Воробьевы горы, выдали по указанию ЭКУ двухмесячное жалованье.

А.В. Чаянов только через полтора месяца после своего ареста стал давать нужные следствию показания, первый его протокол допроса датируется 5 августа 1930 г. Естественно, все, что он говорил до этого, не документировалось, т. к. эти показания не устраивали следствие.

Как проходило следствие, отражает опубликованный документ с высказываниями аграновских сотрудников о методах работы: «…Агранов требовал от нас готовить схемы показаний заблаговременно и брать показания только по этим схемам»; «… Агранов инструктировал: на первом же допросе подследственному нужно объяснить, что его все равно расстреляют независимо от того, признается он или нет. Но если признается и напишет Ежову заявление об этом, то есть маленькая надежда, что ему оставят жизнь». Если же подследственный отказывался давать требуемые показания, следователь уверял, что все равно заставит его говорить: «… Мы с Вами стесняться не будем, язык вырвем, все равно заговорите»[411].