Дело Варнавинского маньяка

Кабатчик молчал. Зато вмешался Проживной:

— Петр Зосимыч, не пори горячку. Отложи понт[91], двоим вам не управиться.

— Сухари![92] И не такие дела выгорали. Возьму слам — только меня и видели. Адью, господа!

На пороге Петр повернулся к Чечую, ткнул в него указательным пальцем:

— Утром у меня. Иметь при себе шлейку и платок, чтобы рожу замотать.

Палец переместился на Проживного:

— Десять процентов.

Тот молча кивнул.

— Где будем слам тырбанить?

— На кузне Снеткова. Это…

— Знаю. К полудню пусть там будет мой багаж. И извозчик наготове.

— Сделаем.

Форосков ушел. Кабатчик запер за ним дверь, и тотчас же из каморки появился Щукин.

— Ну? — обратился он к «ивану».

— Наш брат, фартовый, — убежденно ответил тот.

— Уверен?

— Только фартовому, да еще не всякому, а лишь первосортному, придет на ум использовать для покражи уборку[93].

— Это же мародерство, — скривился Щукин. — На войне за такое расстреливают.

— Эх, Иван Иваныч, — уголовный похлопал Щукина по плечу. — Для настоящего фартового ваши законы — тьфу и растереть! Форосков как раз из них. Договориться с сынком, что он его папашу за десять косуль в лапшу разотрет… Надо запомнить мыслишку! И вообще, я, кажется, про него слыхал. Было что-то такое. То ли в Нижнем Новгороде, то ли в Сормове…

— Ладно, убедил. Скажи еще, что с Ванькой Перекрестовым делать? Бекорюков велел его поймать.

— Да забирай, не жалко. Он у Снеткова в овине сидит. Водку жрет не просыхая. Ванька теперь не работник…

— Вели ему пока там оставаться.

— Ванька кажный день в Кострому просится. Страшно ему тут.

— Пусть сидит! У меня на него виды есть.

— Ладно. А чего мне с Форосковым делать? Отдавать ему своего парня али как?

— Нет. Ограбления Селиванова я сейчас допустить не могу. Ревизор к нам едет от губернатора. Скандалы не нужны.

— Петр Зосимыч ждать не желает.

— Мало ли, чего он не желает. Не ему решать, кого и когда в Варнавине грабить.

— Стало быть, Чечую утром отдыхать? И мне вещи Фороскова не забирать и извозчика не готовить?

— Да. Понт я отменяю. Недели на две. Ну, бывай, Иосадоат Сергеич. Делов полно. Сегодня базарный день, а завтра в Урень тащиться…

Сыщик и «иван» дружески пожали друг другу руки и разошлись. Щукин направился в почтово-телеграфную контору. Побарабанил в запертую дверь, ему открыл заспанный дежурный.

— Для меня есть что?

— Шифрованный экспресс из Нижнего.

— Неси.

Расписавшись в секретном журнале, сыскной надзиратель пошел на службу. Там при свете лампы он уселся за кодовой книгой и долго переводил телеграмму. Было видно, что бумажная работа дается ему с трудом. Наконец Щукин закончил расшифровку и прочитал следующий текст:

«Форосков Петр Зосимович хорошо знаком Нижегородскому сыскному отделению. Настоящее имя — Иван Михайлов Овцын, из балаковских мещан. Искусный механик и оружейник, выдающийся стрелок. В 1879 году изготовил самодельное оружие для шайки известного налетчика Тиунова. В 1880-м участвовал в попытке ограбления кассы Сормовского завода. В обоих случаях сумел избежать ареста и скрыться. С тех пор, видимо, старается работать один или с малым числом разовых сообщников. Склад ума незаурядный, способен придумывать оригинальные ходы. Весьма опасен при задержании. Приговорен заочно к восьми годам каторжных работ. Поимочное свидетельство[94] вышлем по первому требованию.

Помощник Нижегородского полицмейстера —

начальник сыскного отделения к.а. Богородский».

— Та-а-к… Ишь ты! — пробормотал Щукин, убирая телеграмму в стол. — Не простая птица. Ну, тем лучше.

По пустым улицам сыскной надзиратель отправился на постоялый двор Подшибихина. Было тихо и по-ночному прохладно. Ни один огонь не горел в окнах домов. Из-под ворот высовывались кое-где собачьи морды и злобно рычали, и лишь это нарушало тишину спящего уездного городка.