Дело всей России

— Так и должно быть, зачем сорить деньги по трактирам и ресторациям при нынешней дороговизне, — выразил свое удовлетворение граф и обратился к домашнему врачу Даллеру:

— Приходно-расходная книга в оба конца готова?

— Готова, ваше превосходительство!

— Смета на обеды составлена?

— Так точно!

— Молодцом. Люблю аккуратность! Серков, пред мои светлые очи! — потребовал граф следующего домашнего челядинца.

Штабс-капитан Серков встал перед графом во фрунт.

— Реестр вещам, назначенным из моего петербургского дома вместе со мною в нынешний вояж, составлен?

— Составлен, ваше превосходительство!

— Что в нем перечислено?

— В нем перечислена посуда столовая, чайная и кухонная, разный прочий прибор, а также гардероб и белье вашего превосходительства!

— Номера вещам не забыл вписать в реестр?

— Никак нет, ваше превосходительство, не забыл. Вещи записаны в точном соответствии с домовыми номерами, которые проставлены вашей собственною ручкой в генеральной описи по петербургскому дому.

— А точное обозначение веса серебряным вещам выставлено в реестре подорожном?

— Выставлено, ваше превосходительство!

— Ну-ка, читай, что ты там назначил в вояж, — приказал Аракчеев, откинувшись на спинку кресла.

Серков читал по реестру:

— В казенном ящике, сзади под сиденьем, между прочим имуществом взяты четыре ложки столовые серебряные весом: в первой — восемнадцать с половиною золотников, во второй — восемнадцать и одна четверть золотника, в третьей — десять с половиною золотников и в четвертой — восемнадцать золотников.

— Чарку вызолоченную, без которой мне и пир не в пир, не забыл? — спросил граф.

— Не забыл, ваше превосходительство, вот записана чарка серебряная, внутри вызолоченная, с буквицами «Н.Ф.», весом девятнадцать с половиною золотников!

— Я и без твоей записи помню, что в этой рюмке, царице моего пиршественного стола, девятнадцать с половиною золотников! А что взял в вояж из моего гардероба?

— Взято в вояж, — читал Серков, — мундир общий армейский, сшитый в Грузине пятнадцатого июня 1818 года, — один; панталонов темно-зеленых — одне, сшиты в Грузине пятнадцатого июня 1815 года, а другие двадцать девятого июня того же года — две пары; сапогов форменных, сшитых — одне двадцать первого августа 1817 года, а другие восемнадцатого августа 1818 года — две пары.

Более часа продолжалось чтение реестра вещам, отобранным в вояж и в чемоданах и коробьях уже уложенным по экипажам, но Аракчеев, после чтения реестра, захотел сам лично сделать смотр всем перечисленным вещам.

Смотр этот продолжался почти до самого рассвета. И пока граф звенел вызолоченными рюмочками, серебряными ножами и вилками, пока перекладывал с места на место мундиры, панталоны и рубашки, никто не смел вздохнуть полной грудью. Никакого, даже самого малейшего отступления от реестра он не обнаружил.

В шесть утра длинный аракчеевский поезд, состоящий из вереницы всевозможных экипажей, выкатил с петербургского подворья. С графом ехал не только его штаб, но и многочисленная домашняя прислуга. Поезд сопровождали конные драгуны. Своим помощником граф, с одобрения царя, взял командира гренадерского имени графа Аракчеева полка — полковника Шварца, которому уже не первый год оказывал всяческие милости и ловко проталкивал вверх по службе. Кортеж возглавляла золоченая графская карета, за ней катились запасные походные дрожки с кучером на облучке. На запятках кареты несли бессменную вахту гайдуки, давно привыкшие к дорожной каторге.

Поезд мчался как на пожар. Аракчеев дал обещание царю расстояние от Грузина до Харькова длиною в тысячу триста двадцать девять с половиною верст покрыть за десять суток и к обеду одиннадцатого августа быть на месте.

Тысяча рублей прогонных денег лежала в кармане у Аракчеева; во всю дорогу он держал строгий счет каждой копейке, расходуемой казначеем на продукты.

Давно осталась позади Москва. День и ночь шел проливной дождь. Дорога раскисла, местами сделалась почти непроезжей. Но и по дурной дороге поезд мчался со скоростью ошеломительной. Аракчееву же все казалось, что он едет слишком медленно и такой медлительностью может вызвать недовольство государя. Два походных кузнеца и каретный мастер Иохим измучились больше всех, им буквально некогда было приклонить голову. С рассветом поезд трогался в путь, во время езды на неудобных дрожках не отдохнешь и не выспишься, а во время стоянок и ночевок, когда все другие отдыхали, кузнецы с каретником вынуждены были заниматься осмотром и предупредительным ремонтом экипажей.

На дороге между Тулой и Орлом, особенно в низинах, словно озера разлились лужи, ежечасно пополняемые из небесных хлябей. На одном из перегонов Аракчеев, должно быть, заскучал от одинокого сидения в золоченой карете с фонарем и позвал к себе полковника Шварца.

— Поди, в тайне бранишь меня, Федор Ефимыч, за то, что я понудил тебя трястись вместе со мною по орловским колдобинам и рытвинам?

— Как можно бранить мне моего благодетеля? — ответил Шварц. — Сопутствовать вам для меня великая честь...