Дело всей России

Весть о приезде Аракчеева омрачила лица отставных казаков. Молча расселись они за большим столом. Но молчание длилось недолго. Выпив по чарке водки, казаки опять повели откровенную беседу, на все вопросы Рылеева отвечали охотно.

— Аракчеев устроил нам такой поселенный рай, что хоть заживо в гроб ложись и умирай, — рассказывал Санжара. — Черт надоумил царя подмахнуть аракчеевскую затею. Военные поселения пожрали наши поля, угодья, жилища. Владельцев чересполосных земель насильно согнали с насиженных мест, земли и строения отобрали, заставили согнанных искать себе пристанища в других округах.

— Сущая грабиловка и разорение, — подхватил Гудз. — Выдала казна курам на смех вознаграждение на перенос домов и за отнятые лесные дачи, а его не хватит, чтобы задобрить самого последнего писаришку-взяточника.

— Так и татары не опустошали наш Чугуев, как Аракчеев, — добавил Ламанов. — Все иногородние купцы, а их у нас жило около двухсот семейств, изгнаны из города, имущество их, если правду сказать, отнято, хотя и создана была оценочная комиссия. А какой от нее прок? Она ценит только одни здания, пригодные для военного поселения, а земли, огороды, сады в оценку не кладутся. Но и за оцененные дома казна не платит полную стоимость, дает только четыре пятых оценочной сметы, это за хорошие строения, а за те, которые похуже, — всего одну пятую сулят. За ветхие же дома и лавочки Аракчеев приказал ни полушки не выдавать. Видите, какую всесветную грабиловку устроили? Будь они трижды по седьмое колено прокляты и вместе с царем!

— До военных поселений наш Чугуевский уланский полк жил-поживал, ни горя, ни печали не знавал, — сказал Астах Татаринов. — Имелись у нас полковые земли для раздачи в пользование чугуевским поселянам. Отставные офицеры тоже садились на эту землю, им отводили участки. На этих участках многие отставные и пустили глубокий корень — построились, обзавелись хозяйством... Аракчеев своей железной метлой всех сметает, нет пощады и отставным укоренившимся офицерам, лишил их земельных наделов и выгнал в другие округа. Все, сукин сын, оказенил. Из вольного чугуевского казака задумал сделать казенного дурака. Будто в мертвое царство всех нас поселили. Только и видим: побои, палки, брань, муштру. Не успел младенец на белый свет появиться, а ему уж мундир готов. Ни промыслу, ни торговле не стало простору. Каждый шаг казака на учете у начальства. Да разве так может жить человек? Уже и над детьми своими мы не вольны больше, и они с младенчества стали казенной собственностью. Да мы их, детей наших, и в домах своих не видим — с утра и до вечера муштруют их то в военной школе, то на учебном плацу. Дочь отдавай замуж не за того, кто ей мил и люб, а за того, на кого начальство укажет, женихов и невест делят по жребию... Во всем свете не встретишь такого измывательства над человеком, какое ныне у нас...

— Уж чему — собственной печи, в которой щи себе варим, поселенный казак перестал быть хозяином: с весны в каждом доме печь осмотрена и опечатана, с ранней весны и до поздней осени казак под страхом смертного наказания не должен разводить огня в собственном очаге, — сплюнув, ядрено выругался Санжара. — Что это, дурь чья-то или издевательство над людьми?

— Где же хозяйки готовят обед для семьи? — спросил Рылеев.

— Как дикари, устраиваем времянки каждый у себя во дворе...

В трактир зашли трое инвалидов-казаков. Гудз назвал их Рылееву.

— Рябой — это Максим Бордак, который без уха — Андрей Тыслюк, а начисто беззубый — Семен Казаков. Людишки так себе...

Инвалиды подошли к столу, поздоровались.

— Что третьего дни не были на кругу? — холодно спросил Гудз.

— Сыновья наши взамен нас были, — ответил Бордак, прицеливаясь одним глазом к графинам, что стояли на столе.

— Сыновья ваши глупы. Чтобы такое дело решать, надо было самим приходить, — упрекнул Санжара. — Вы, все трое, стали похожи не на казаков, а на бирюков. Потому вам и делать за нашим столом нечего. Не наливай им, господин подпоручик, — остановил Санжара Рылеева, который собрался было и этих казаков пригласить в компанию. — Они уж не впервой откалываются, все хотят выслужиться перед паскудой Федькой Саловым, чугуевским комендантишкой.

— Семь чирьев тебе на язык, Санжара, за твои напрасные слова, да столько же болятков вот на это место, — Бордак шлепнул себя по заду. — Сам ты первая в Чугуеве выслуга, а на других ссылаешься. Мы и не собирались угощаться за одним столом с тобой.

Инвалиды отошли и сели за свободный стол, около окна, из которого была видна часть кишевшей народом базарной площади.

— Эй, половой, где ты там? — хрипло позвал длинновязый Тыслюк. — Сковородку на головку — галопом во все четыре копыта к нашему столу!

Инвалиды оказались задиристыми, языкастыми, они долго разговаривали с половым, а сами все старались зацепить словом Санжару или Гудза.

В трактир вошли чугуевский комендант полковник Салов и чугуевский полицмейстер. Их сопровождал белобрысый ротмистр.

— Вы чего по ресторациям шастаете? — начальственно спросил Салов инвалидов, едва успевших пропустить по первой чарке.