Дело всей России

Парусинщик Дмитрий Вшипов, смуглый мужик, с густыми, вразлет, бровями, присев рядом с пригорюнившимся Антоном, сказал участливо:

— Не вешай носа, может, все уладится... Какими судьбами тебя занесло в этот проклятый, пропади он пропадом, Питер? Тут вольготно живется только барской сволочи, а простому человеку — смерть.

— Захотелось отпробовать бесплатно быка жареного на золотых копытах и в серебряных рогах. Думалось, с победой-то над вором-хрянцузом царь раздобрится, не то что быка не пожалеет зажарить — велит и фонтаны вином зарядить...

— Вот он тебя и зарядил на гауптвахту, — мрачно улыбнулся другой парусинщик, Филат Лебедев, беспрестанно кашлявший и плевавший на пол сукровицей. — Еще не так зарядит...

— Теперь и сам вижу, что шибко мы с моим мальчонком обмишурились, — обреченно вздохнул Антон. — Понадеялись на бывалошнее, ан бывалошнее больше не родня нонешнему.

— Какое бывалошнее? — поинтересовался Вшипов. — Пугачева, что ли, вспомнил?

— Когда государь, ныне царствующий, венчался, так жареного быка выставлял перед дворцом для всего простонародья. И винца по кружке. Мне самому о ту пору привелось быть в Питере. Хлебнул во здравие государя, посчастливило, и косточку бычиную пососал...

— И не растоптали? — спросил кто-то из глубины мрачной гауптвахты.

— Уцелел... Правда, заячьей шапки лишился, да ребро одно малость покорежили, но костоправша, наша баба деревенская, царствие ей небесное, ребро выправила и все остальное на свое место поставила, — простодушно и с полным уважением к друзьям по несчастью рассказывал Антон. — А вы, парусинщики, как сюда затрекались? За что вас морят? Взбунтовались, поди? Или по Аракчееве дурную песню спели? Ведь он, кажись, ваш сосед?

— Верно, сосед, да такой сосед, что добрее на свете нет, — отозвался Лебедев.

— Тебе, дед Антон, не повезло, а нам еще больше не запаило, — начал рассказ Вшипов. — Хотя мы и не охотились за обман-быком жареным. Война всю Россию до самого дна взбаламутила. И сейчас еще крутая волна гуляет от берега до берега и одному богу весть, когда она уляжется. Вот и мы оказались на белопенном гребне той кипучей волны... Во время нашествия неприятеля нас, мастеровых, человек полтысячи или побольше того, по предписанию генерал-губернатора новгородского, тверского и ярославского, собирались присоединить к составленному по Новгородской губернии корпусу ополчения. Что миру, то и вдовьему сыну — думали и мы воевать француза. Однако к корпусу нас почему-то не причислили, а отдали под начало новгородскому коменданту Петрову. Обучали нас воинскому артикулу, потом по высочайшему повелению по осени возвратили на парусную фабрику. Еженедельно посылали нас по очереди для содержания по городу караулов. За те месяцы, когда учили нас воинскому артикулу, не заплатили нам на фабрике ни копейки. А за мундиры, которые мы надели на себя, будучи в ополчении, всем нам назначили вычеты. На кусок хлеба для детей не осталось, и работа перестала спориться. Какая уж тут работа, если ты ночь в карауле стоишь, а днем у станка дело правишь. Навык к своему мастерству через то стали терять. Да и жить нам стало негде: фабрика, по ветхости строений, в жительстве стеснена, а все новые покои заняли ранеными и пленными французами. Кое-как рассовали нас по деревянным дырявым казармам и прочим ветхим покоям с превеликой нуждою. Пошли мы с Лебедевым к нашему директору Рербергу, чтобы заявить претензию от всех бывших ополченцев, а он нас и слушать не захотел. «Вы, говорит, у меня давно на дурном замечании! Я прикажу иметь за вами строгий присмотр, и если замечу, что подстрекаете прочих, то найду верный способ водворить спокойствие!»

Мы не убоялись его угроз. Сочтя себе за отягощение несправедливый ежемесячный вычет с каждого человека по восемьдесят одной копейке за выданный казенный мундир, стакнулись всей фабрикой пойти по начальству. Но ведь всякое начальство — канальство. Одна каналья другой отписывает, а другая каналья одним глазом смотрит в бумагу, а другим — на твой карман. А много ли в кармане у мастерового? Наконец, по общему уговору, осмелились утруждать его величество нашей всеподданнейшею просьбою. Царь-то наш, может, и не плох, да на одно ухо оглох, как раз на то, которым бог велел царю народ слушать. От царя попала наша просьба на рассмотрение господина министра графа Аракчеева. А господин Аракчеев, говорят, так приглядчиво рассматривает жалобы рабочих людей, что от его рассмотрения бумага льдом обволакивается. От графа вернулась наша бумага на рассмотрение местного начальства, того самого расканальского начальства, на которое мы жаловались.