Дело всей России

Бедряга, не смущаясь своих слез, обнял автора оды и поцеловал. То же сделал и хозяин дома. Сила поэтического слова в сто и тысячу крат была умножена жаром кровоточащих воспоминаний, но сейчас едва ли кто отдавал себе отчет в этом. Ода была нужна каждому, кто жил заботами о родине.

— Браво! Браво! Браво! — кричали со всех сторон.

— Благодарение богу — второго Державина послал отечеству! — провозгласил Бедряга, не особенно разбиравшийся в поэтической премудрости. Он по-полковничьи взвешивал стихи: рифма есть, оружие славится — чего же больше спрашивать?

— Выше, выше Державина! — с жаром провозгласил Миллер.

— Федя, не горячись, — пытался Рылеев охладить увлекающегося друга. — Ты похвалами не откупишься... Никто и никогда выше Державина в искусстве сем не встанет!

У Натальи в ушах все еще звенел голос поэта.

Грянула музыка, молодежь хлынула в танцевальный зал.

— Гавот! — начальнически распорядился подполковник Сухозанет.

Он пригласил Настю. Миллер щелкнул каблуками перед Верочкой:

— Прошу вас!

Верочка не отказалась. Рылеев около дверей разговаривал с Бедрягой и Тевяшовым. Затем подошел к стеснительной Наталии, чтобы пригласить ее на танец.

— Я не умею танцевать, — сконфуженно сказала она.

— Совсем не умеете?

— По-столичному не умею...

— А по-острогожски? — засмеялся Рылеев.

— По-острогожски маленько умею... Только нас никто этому не учил.

— Сделайте одолжение, разрешите мне стать вашим наставником?

Рылеев был отличным танцором, ученица оказалась на редкость понятливой, и оба не почувствовали в танце ни малейшего затруднения.

Сливицкому досталась Машенька, родственница Тевяшовых, милая и смешная в наивности своей тринадцатилетняя блондиночка. Танцуя, она все время задавала Сливицкому какие-то, должно быть, очень забавные вопросы, он смеялся, отвечая.

В гостиной играли в вист. К чете Тевяшовых, сидевших в креслах, подошел Бедряга и сказал:

— Никаких гувернеров и гувернанток для ваших дочек выписывать не надо! Все равно лучшего учителя, нежели мой, не найдете ни за какие деньги. А я вам нашел отличного учителя и воспитателя, образованнейшего человека...

— Кто же он? — с любопытством спросила Тевяшова.

— Прапорщик Рылеев. Знания его обширны, мысли благородны, стремления возвышенны. Я имел возможность не только коротко познакомиться, но и подружиться с ним! Без колебаний делайте ему предложение, пока не перехватили другие.

Для Тевяшовых такая рекомендация была полнейшей неожиданностью.

— Но служба в строю не позволит ему заняться обучением наших дочерей. Ежели бы он согласился выйти в отставку... Да ведь такое едва ли возможно, — сказал Тевяшов.

— Служба не помешает, — уверил Бедряга. — И для вас, и для него такая комиссия будет во благо.

— Я не против, я вижу в нем отличнейшего сына отечества и храброго воина, — согласился Тевяшов.

Не возражала и Тевяшова, она лишь выразила сомнение относительно оплаты:

— Больших денег мы обещать не можем, а бесплатно кто же примет на себя такой труд?

— За большими деньгами он и не гонится, хотя и нуждается более других в роте. Впрочем, об этом прошу не намекать ему, — попросил Бедряга. — Бедность — крест тяжелый...

— Пойдемте в зал, посмотрим, как там веселятся, — позвала Тевяшова.

В танцевальной зале кружились пары. Миллер с Рылеевым поменялись партнершами. Теперь Рылеев вел Верочку, а Миллер тихую Наталию. Он рассыпался в похвалах ее умению танцевать, а она приходила в смущение, потому что никогда за собою хореографических талантов не ведала.

В перерыве, когда Рылеев подошел к Бедряге, Тевяшов обратился к нему:

— В удобное для вас время, Кондратий Федорович, прошу зайти к нам в дом для разговоров весьма важных, чем очень обяжете меня.

— Посещение вашего семейства для меня всегда приитно! — ответил Рылеев. — Завтра же навещу вас.

Возбужденный Миллер взял Рылеева под руку и позвал в сторону. Они остановились у открытого в сад окна. В саду было тихо, от деревьев веяло прохладой. Ночь дышала душистым настоем левкоев и маттиолы. Чета серебристых ночных бабочек будто в танце кружилась в проеме высокого окна.

— Спасибо Острогожску, чудесный здесь народ! — упоенный счастьем, изливал свои чувства Миллер. — Семья Тевяшовых чудесная. А дочки! Прелесть! Которую из них полюбить мне? Ну, посоветуй же, Кондратий! Ты смеешься? Я всерьез. Не пойду же я к Штрику или Буксгеведену за таким советом? Наталью или Настасью?

— Федя, на их месте я бы выбрал тебя. Но тебе, увы, ничего не могу посоветовать.

— Это почему же, Кондратий? Или уж я тебе больше не друг? Я, очевидно, влюблюсь в Наталию. Она тихая и вся такая... мечте подобная... Даже слов не нахожу... А Сливицкий определенно без ума от Верочки. Ну, а тебе Настасью! Она же ближе к твоему, похожему на булат, характеру. Завтра же пиши мне триолет или нечто в этом роде для ангела души моей...

Вдруг к ним подошли Наталия, Настасья, Верочка, Маша и увенчали Рылеева душистым венком, сплетенным из росных цветов.

— Лауреат Белогорья! — воскликнула Настя. — Не обижайтесь! Мы же впервые в своей жизни видим живого поэта!

Рылеев смущался, когда его называли поэтом, и теперь, краснея, повторял: