Дело всей России

— Я готов, долг чести обязывает, но мне кажется, что дуэли не будет, — проговорил Буксгеведен. — Завтра Миллер одумается и явится с извинением.

— Не думаю этого, — заметил утративший надменность Сухозанет.

— Имейте в виду, Петр Онуфриевич, Миллер в стрельбе из пистолета с любого расстояния уступает лишь одному Рылееву, — напомнил Штрик.

— Я стреляю из пистолета не хуже Рылеева, — сказал явно для самоуспокоения Сухозанет. — Договаривайтесь с секундантом Миллера об условиях и месте поединка.

Сухозанет никогда не был дуэлянтом, и предстоящий поединок страшил его возможностью роковой развязки. Но уклониться от вызова, сделанного на глазах у всех офицеров, он никак не мог. Отказ значил бы полнейшее его моральное поражение и понудил бы уйти со службы, во всяком случае, оставаться в этой роте он уже не смог бы.

Молодые офицеры в этот вечер долго гуляли по берегу Северского Донца. Миллер снова был беззаботен и весел. Казалось, что он совершенно забыл о происшествии во время чаепития. Шутили, острили, злословили. Несколько раз заставляли Рылеева поворошить неисчерпаемую шкатулку его богатой памяти — не найдется ли в ней еще чего-нибудь интересного и свежего из жанра анекдотов и забавных исторических былей.

— Ну как, господа, подаем все вместе к переводу в кирасиры? — спросил Рылеев.

— Подаем! — был единодушный ответ.

— Конечно, подождем исхода поединка, — заметил Миллер. — Может быть, бог даст мне избавить всех от перевода в кирасиры. Во всяком случае, буду стараться.

Разошлись в первом часу пополуночи. Рылеев проводил Миллера до калитки.

— Кондратий, прошу быть моим секундантом, — попросил Миллер.

— Не возражаю. Могу одолжить один из двух моих пистолетов. У обоих бой отличный!

— Буду иметь в виду. Поручаю вести переговоры с секундантом Сухозанета. Условия ставь самые наижесточайшие. Без уступок.

И они расстались до утра. Рылеев раскрыл окно, глядевшее в небольшой садик, и задумался о том, что им с Миллером готовит завтрашний день. Уговор всей офицерской артелью подать к переводу в кирасиры, по спокойном размышлении, начинал казаться ему очень обременительным. Перевод в кирасиры может потребовать от него непосильной жертвы — покинуть слободу Белогорье, а возможно, и сам Острогожский уезд, покинуть Наталью... Хотя для любви, если это только настоящая любовь, и не существует непреодолимых расстояний и преград, тем не менее, возможность разлуки бременем ложилась на душу прапорщика. Если перебросят на десятки, а может быть, и сотни верст, то не наездишься к своей возлюбленной. Да и неизвестно, к какому командиру попадешь... Среди всех возможных преград, ожидающих его на этом пути, возможно, самой непреодолимой явится воля родителей Натальи. Они не раз довольно ясно говорили о том, что девушке, связавшей свою судьбу с судьбой военного, не знавать ни спокойствия, ни уюта, ни счастья. Отставной майор Тевяшов, рано потерявший здоровье от ранений, недугов и долголетней межевой тяжбы с соседом, считает службу в армии напрасной тратой самых лучших лет жизни, лет, в которые человек с умом, дарованиями и прилежностью может пробить себе широкую дорогу.

Матрена Михайловна Тевяшова такого же мнения о современной военной службе, как и ее муж. И можно не сомневаться, что они, если даже благосклонно примут его признание в любви к Наталье, потребуют от жениха выхода в отставку.

Готов ли он к такому шагу? И готов, и не готов... Розовый туман восторженных надежд, с которыми он около четырех лет назад отправлялся в действующую армию, уже окончательно рассеялся, и больше не вернутся обманчивые сны юности.

С каждым днем пребывания в армии он все больше приближается к взгляду Тевяшова на бесплодность службы для человека с умом и сердцем.

Так что же приводило в смущение прапорщика? В тенетах каких противоречий билась его мысль?

Рылеев боялся того, что любовь уведет его от самого себя, что он излишне много повинуется сердцу, а сердце — вечный противник рассудка — легко обращает вчерашних героев в себялюбцев, в ограниченных эгоистов, для которых мир начинается в их собственной особе и в ней же кончается. Было страшно поэту измельчить себя на пламени любви.

Ему нелегко было думать о возможной отставке и потому, что она как бы оставляла его в неоплатном долгу перед отечеством и государем; этот долг он признал за собою не по принуждению, а по велению собственной души.

Оплатил ли он, участвуя в двух великих походах и во многих сражениях, этот долг? В разное время он по-разному отвечал себе на этот вопрос. Одно для него было бесспорно: чин офицера артиллерии уже больше не пленял его. Мужество и храбрость, не раз проявленные им в бою, не были замечены, поле славы оставило в памяти горькие воспоминания. Можно проявить отвагу и на поле славы гражданской.

Но найдется ли там для него место и признание?

С думами об этом он заснул, а за открытым окном уже щебетали птицы.

17

Согласно договоренности секундантов, поединок должен состояться на Лысой горе поутру в шесть часов.