Демагоги, пастухи и герои

Собственно, человеческая история — это история войн, и вершит её не хлебороб или пастух, а вооруженный с ног до головы боец. Большинство известных нам государств варварской эпохи возникли как следствие завоевания одних племен другими. При этом малочисленные, но хорошо вооруженные завоеватели образовали господствующий класс, а массы местного населения, в основном безоружного, превратились в зависимых и бесправных рабов. Один из более поздних тому примеров — норманнское завоевание Англии; при этом различия между господами и рабами были настолько очевидны, что на протяжении трехсот лет (вплоть до Столетней войны, когда соседи-французы превратились в непримиримых врагов, а говорить на языке врагов стало непатриотично) английская знать говорила по-французски, а все остальное население — на английском языке.

Культ силы с течением времени приобретает всеохватывающий характер. Наиболее наглядно переход к силовым решениям прослеживается в деле судопроизводства — ордалия, «суд божий», имевший до этого вид магических действий, принимает форму судебного поединка. Причем здоровый мужчина обязан был защищать себя сам, а женщина, старик или иной человек, по разным причинам неспособный сражаться, могли выставить заместителя.

Примечательно, что замена поединка вергельдом — выплатой денежной компенсации — воспринималась раннесредневековым общественным мнением не как признак «гуманизации» общества, а как признак «порчи нравов», достойный всяческого осуждения.

"…Все знали, как поступают в том случае, если двое одинаково крепко уперлись во взаимной обиде, так, что уж и не разберешь, кому истцом быть, кому отвечать! Выносят железо и раскаляют его в жестоком огне, а потом дают обоим нести его в руках. И через день-другой смотрят ожоги: у кого как зарастает. И говорят люди, будто ни разу еще не выходил чистым виновный — злая кривда не позволяет его язвам исцелиться быстрей… …Тут князь глянул поочередно на тяжущихся и впервые подал голос: — Правда велит на железо вас обоих имать… Ты, Добрыня, поднимешь ли его в руке? И кожемяка швырнул шапку на лед: — Подниму! Рюрик повернулся к Гуннару Сварту: 59 — А ты, гость урманский? Гуннар не торопясь отделился от своих, вышел вперед. Снежинки садились на его бороду и таяли в ней. Он сказал: — Мне незачем бояться железа, конунг, ведь на мне никакой вины нет. Но думается, что такое испытание не для свободного человека. У нас на клевету отвечают хольмгангом! И решают дело оружием, один на один! Да ты сам то знаешь, не мне тебя поучать".[12]

Действительно, в ходе судебного поединка верх одерживал более сильный и умелый, а — главное — морально устойчивый воин, следовательно, более ценный для общества с практической точки зрения. В то же время, если принять во внимание внутренний настрой сражающихся, уверенный в своей правоте боец имеет больше шансов на победу, чем его противник, подавленный психологически и подсознательно готовый к поражению — в этом, собственно, квинтэссенция божьего суда в применении к судебному поединку. «Денежное» же решение спора могло предоставить преимущество менее ценному с точки зрения моральных и других качеств человеку, владеющему большим богатством в силу каких-то случайных обстоятельств или даже низменных черт своего характера (склонности к скопидомству, хитрости, торгашеству и т. д.), то есть стимулировало не «доблесть», а «порок». Неудивительно, что при таких взглядах на данный вопрос судебный поединок смог сохраниться у германских народов вплоть до конца Средних веков и даже пережить их, превратившись в дуэль.

Отметим, что авторитет старинного суда англосаксов, в котором решающую роль играл поединок, подорвали реформы Генриха II Плантагенета в XII в., а официальная отмена такого рода суда произошла только в 1818 г.

Тут уместным будет отметить, что германцы рассматривали войну вообще и сражение в частности как своего рода судебный процесс, выявлявший «правду» и «право» каждой из сторон. Показательна в этом смысле речь, вложенная хронистом Григорием Турским в уста франка Гондовальда: «Бог рассудит тогда, когда мы сойдемся на поле битвы, сын я или не сын Хлотаря». С современной точки зрения подобный способ «установления отцовства» кажется анекдотическим, но для германцев он был вполне рационален. Ведь фактически Гондовальд претендовал не на установление «биологического факта» отцовства (что в то время было просто невозможно), а на материальные и юридические права, проистекающие из этого факта. И сражение должно было установить, обладает ли он необходимыми качествами и способностями, чтобы удержать и реализовать эти самые права.

В свете подобного понимания войны не случаен для варварских народов обычай решать исход боя или даже военной кампании поединком двух или нескольких бойцов. В самом деле, зачем проливать кровь множества людей, которых в то время и так было мало, если все равно все в руках Божьих, и войну выиграет наиболее достойный.