Демидов кедр

Мы с Мишанкой тоже молчим. Бывают такие минуты, когда ни о чем не хочется говорить, когда молчание дает душе в тысячу раз больше, чем самая многословная речь.

Поплескивает вода. Покрикивают чайки. Ликует безоблачное солнечное небо. Сыплет в глаза алмазами, слепит нещадно блистающая водная даль.

В одном месте плоская, прямая, как доска, коса уплыла по течению реки почти на километр и раздвоила Кеть, отмежевав от нее длинную заводь-курью. Вода в курье тихая, сонная, затянутая стрелолистом и лопухами белой лилии, — самое щучье место.

— Вот тут, ребятенчишки, и дадим первую тоню для началу, — распоряжается тетя Оля и выпрыгивает из об-ласка прямо в воду на отмель.

Мы с Мишанкой вытаскиваем обласок, выбрасываем из него снасть, начинаем переодеваться. Натягиваем легкие брюки и рубашки, чтобы быстрее стекала вода, обуваем мягкие тапочки, чтобы и дно ступней чувствовать и ногу не напороть об карч.

— Кто во глыбь-то пойдет? — живо спрашивает тетя Оля. — Ты или ты? — и сбрасывает фуфайчонку.

— Пусть Микола, — говорит Мишанка меланхолично, — он плавает лучше.

— Микола дак Микола. А ты тогда, как притоняться будем, помогай за тетиву тянуть. Понял? И кузов таскай… А счас разматывай давай бредень. Мотню, мотню распрямляй! Вот так.

Приготовления заканчиваются быстро и споро.

— Ну, ребятенчишки, с богом, — машет рукой тетя Оля.

Я беру в руки держак правого крыла, закидываю через плечо веревочный привод и шлепаю в курью, волоча за собой длинный, саженей в пятнадцать бредень. Бредень неподатливо ползет в воду, сухой и липкий, он цепляется за каждую травинку, за каждый лопушок. Но вот грузила один за другим булькают ко дну, увлекая за собой нижнюю тетиву, а вслед за ней и частую дель; становится легче.

Студеная вода стягивает ноги, лижет колючим языком бедра, живот и спину, поднимаясь все выше и выше. Перехватывает дыхание. С непривычки я вздрагиваю всем телом, медленно и боязливо продвигаюсь вперед.

— Ничо, ничо, Миколаша, счас приобыкнешь, — подбадривает меня. — Давай заводи, заводи быстрей. Держак-то низом, низом и вперед, как штык. Подсекай и ходом, ходом вперед. А ты, Минька, чо стоишь? Булькай давай у берега, пужай рыбешку из травы, пужай, пужай ее, матушку!

Согнувшись в три погибели, по колена в воде, она бороздит вторым держаком по дну, суетливо хлюпает чирком по лопушнику, загоняя рыбу в бредень, и то и дело стрель, стрель глазами то в поплава, то в меня, то в Миньку, то в то место, где во взбаламученной воде волочится за нами невидимая мотня.

Потихонечку бредем, бредем вдоль курьи, захватив ее чуть не до середины. Я с трудом продвигаюсь вперед, весь опутанный какими-то корневищами и по горло в воде, одна голова торчит, и, кроме упругой тяжести набухшего, сгребающего с курьи все водоросли бредня, ничего не чувствую, но тетя Оля вдруг вскрикивает:

— Есть! Есть, родненька! Давай, Миколаша, кругом-кругом и к берегу. Поторапливайся, поторапливайся, милок. На ложбину, на ложбину вон на ту держи, притоняться будем.

Я обгоняю тетю Олю, подаюсь к берегу, разворачиваюсь так, чтобы возле ложбинки бредень враз обнял берег обеими крыльями.

— Минька, дуй на середину! — командует тетя Оля. — Верхнюю тетиву над водой, нижнюю ко дну. Живчиком, живчиком!

Минька шлепает в воду, хватает веревки, и мы бегом, бегом, скоренько-скоренько выволакиваем бредень на берег.

Мотня еще в воде, но уже видно, как там трепещет рыбешка. Теперь она уже никуда не уйдет. Мы выдергиваем мотню и торопливо выбираем улов: несколько щук-травянок по полкилограмма, два полуязка, десятка полтора окуней и чебаков.

— А ничо, а ничо, ты мотри-ка! — радуется тетя Оля. — Ничо, ничо для первоначалу. — И тут же подстегивает: — Давай-давай, заходи снова. Следущу тоню давать будем, пока само время…

Зноби уже не чувствуется: тело привыкло к воде, да и летнее солнышко греет изрядно. И мы забредаем вновь и вновь.

В самом конце курьи, шагах в пятнадцати от берега, — широкая промоина. Это чувствуется сразу, с первого взгляда, потому что тут нет ни одного стебелька какой-нибудь травяной живности. Одна вода, и все.

Я осторожно обхожу промоину и тут чувствую, что меня начинает сильно дергать назад. Что такое? В бредне что-то упруго ворочается, как поросенок в мешке. Толчок, еще толчок! Мотню мотает из стороны в сторону. Скорей-скорей, загребая одной рукой, я рвусь к берегу.

— Тих-ха! — останавливает меня тетя Оля страшным шепотом и вся сжимается как-то. — Тих-ха! Матерая!

Задом-задом она отодвигается к берегу, отрезая со своей стороны щуке путь к бегству.

— В обход и легонько! В обход и легонько! — шепчет она, стиснув зубы. — Легонько, язва…

А когда мне до берега остается каких-нибудь пять-шесть метров, почти падает в воду и загребает, загребает руками нижнюю тетиву.

— Давай, давай, давай! — уже во весь голос кричит она. — Бегом, бегом, Колька, бегом! Держак ниже!

Я стреноженным конем прыгаю почти на месте, не в силах единым махом сорвать с места бредень. И тут на помощь бросается Мишанка. Но вместо того чтобы схватить держак и подсобить мне, он летит по привычке к середине невода, пытаясь поймать тетиву.