Демидовский бунт

Ватажники с обнаженными головами расположились вокруг монаха и Антипа, склонили бородатые нечесаные головы, тяжело вздыхали, сожалея об умирающем товарище, о брошенных домах и семьях. Неуемно стрекотали кузнечики, тихой родниковой водой текли размеренные слова монаха, а в лесу, насмехаясь над умирающим, звонкоголосая кукушка щедро отсчитывала кому-то завидное долголетие. Медленно уменьшалась свеча на торбе у изголовья, пчелы жужжали и раскачивали чуткие к ветру колокольчики, в синеве совершенно безоблачного неба голодный коршун чертил над теплым лесом замысловатые петли.

Солнце поднялось в зенит, тени деревьев стали совсем короткими, когда среди синих колокольчиков, под рябиной, вырыли могилу. Антипа переодели в новый солдатский мундир и похоронили. Второго товарища понесли дальше.

Гурий Чубук пропустил ватагу вперед, потом под узду провели четырех навьюченных коней с казной и провиантом из разграбленного обоза. Вслед за лошадьми с Гурием поравнялись побродимы. Атаман подошел к монаху, попытался согнать грусть с лица и спросил, стараясь казаться веселым и довольным жизнью:

– Ваше преподобие, ты меня так и не признал? А ведь мы не так давно одну громкую песенку напевали, в одном шумном застолье гуляли. Не припомнишь?

Отец Киприан замедлил шаг. Придерживаясь за Илейку, прикрыл веками глаза, вызывая в памяти знакомые лица по недавнему бунту. Робкая надежда вспыхнула в душе и тут же проступила на лице ласковой улыбкой. «Неужели Господь вновь послал мне добрых и сильных попутчиков? Евтихий и Добрыня сгибли, но с такими молодцами без боязни можно идти в неведомую землю Белых Вод…»

Нет, не узнал он атамана Гурия Чубука, не видел он его среди гончаровских вожаков.

– Я приезжал к вашим атаманам от Чуприна, чтобы соединиться супротив царских войск. О тебе наслышан был, что зовешь мужиков бежать в вольные сибирские земли.

«Ну да! – вспомнил теперь и отец Киприан. – Было такое, сговаривались атаманы вместе стоять против бригадира Хомякова…»

– Лицо тебе в тех сражениях попортили? – участливо спросил отец Киприан. – Не успели тогда мы соединить силы, побили нас поочередно, разогнали по лесам, как неистовый ветер разгоняет пепел перегоревшего костра…

На вопрос отца Киприана Чубук ответил не сразу. Помолчал, глядя на ватагу, которая втягивалась в густые заросли. Вьючные лошади с усилием продирались между веток. Атаман провел указательным пальцем по рваному рубцу чуть ниже верхней губы и к левому уху, сплюнул. Сказал со злобой:

– Да нет, ваше преподобие, не под Ромодановом это меня попортило, позже лютая смерть поцеловала… Близ Каракульской крепости, где на наш бивак натолкнулась в темноте казачья лодка. Помыслил с братией я казаков к берегу приманить и таким способом огненные припасы и оружие добыть. А один из них возьми да и бабахни из пистолета беспромашно! Малость не в зубы угодил: грыз бы я тот свинцовый орех и по сей день.

Илейка споткнулся на ровном месте, отец Киприан повел глазами в сторону, скрывая мелькнувший в них гнев.

«Памятен и нам тот случай, когда… не стало Добрыни», – и черной тучей на солнце надвинулась обида, притушила надежду, что минуту назад вспыхнула в груди отца Киприана. Спросил, чтобы не молчать, пока решив не говорить о том, давнем, атаману:

– Куда же теперь бежишь, атаман? В Сибирь?

– Сибирь зело холодна и люта к бездомным бродягам. Идет с нами один – да вон он, Панкрат Лысая Голова! Каторжник, бежал с далекого Нерчинского серебряного рудника. Он и прежде бывал в бегах на Алтайские Камни. Оттуда надумал выйти в родные места и увести своих сродственников. Да схватили его служилые люди. Три тяжких года пребывал на казенных барках в каторжных работах. Этой весной выпал ему сызнова случай бежать. Теперь вот ведет нас. Обоз воинский высмотрели, огнеприпасов и денег много взяли, надолго хватит тратиться в дороге при нужде.

Илейка не утерпел, подал голос:

– Случайно слышал я, как ваш человек с хозяином постоялого двора сговаривался про тот обоз с казной.

Гурий Чубук задержал шаг, усмехнулся.

– Ишь ты, а мне сказывал, что все тихо вышло и без огласки… Надо же, олухи, могли всю ватагу погубить по глупости, если бы кто другой подслушал… А хозяину двора серебром плачено за навод. Он уведомил нас о дне выхода, сколько драгун в страже, куда пойдет, мы и подкараулили в приметном месте. Со мною пойдешь, ваше преподобие, или сам? – спросил Гурий, пытливо взглянув на монаха. – Звал ведь атаманов на вольные земли. А нам добрый лекарь в далекой дороге ох как надобен.

– Дума у меня есть, Гурий. В Беловодье надобно нам подаваться, чтобы не достала барская карающая рука.

– Там видно будет, – неопределенно ответил Гурий Чубук, на ходу сломил ветку зеленого куста, погрыз зубами. – Дойдем до Алтайского Камня, среди каменщиков, тамошних жителей беглых, поживем. Коль невмоготу станет, тогда и о сказочном Беловодье поразмыслим, где его искать. А покамест бьем, где можем, встречных царских слуг, и бог нам не препятствует.