Демидовы

Переваливался на ухабах длинный обоз. Изнуренные лошади едва тащились. Акинфий и Пантелей поскакали вперед. Дорога вывела их к Каме. Сильный ветер дул по реке, гнал крутые черные волны.

— Во-он, видишь, — Пантелей нагайкой указал на горизонт, — это и есть Урал. Считай, прибыли!

Акинфий придержал коня, зачарованно смотрел на гряду темно-синих гор со снежными подтеками. Глухая тайга колыхалась вокруг.

— Силища… — покачал головой Акинфий. — Ах страх берет…

— Еще какая силища! — обрадованно согласился Пантелей. — Эдакой силищи на Руси и не видывали!

— Мать моя Россия… — пробормотал Акинфий, — без конца ты и краю.

Невьянская слобода — груда рубленых домишек, слюдяные оконца, переулочки узкие, заборы ветхие. И все это жалось к заводу, как цыплята жмутся к наседке. А вокруг танга. Черный лес.

Приехавшие с демидовским обозом туляки-мастеровые знакомились с местными жителями. Плелись осторожные разговоры.

— Как туты живешь-то?

— Живем…

— Хлеб жуем?

— Хлеба-то, почитай, нету. Но квасом запиваем…

— Как так? Сказывали, край у вас богатейший.

— Х-ах! Кому богачество, а кому босачество… Ну, а новый-то хозяин?

— Душа человек! — убежденно отвечал Пантелей. — Не сумлевайтссь, православные, у него дело пойдет. И хлеба, да и мя сушка, вам вдоволь будет!

— Твои слова да в уши господу…

…Акинфий тем временем осматривал с

воеводой Степаном Кузовлевым завод. Чуть позади шагал Крот, правая рука воеводы, стражник и кат.

А завод представлял зрелище жалкое: в пруду воды почти нет, одна зеленая тина, плотина разрушена паводком.

— Пошто воды в прудах нету? — строго спросил Акинфий.

— Так уходит, пес ее задери, — сипел рыхлый, одышливый воевода. — Бьемся, мучимся, а она уходит.

— Как завороженная, ей-бо, — подал голос Крот.

Акинфий даже не посмотрел на него. Шел по останкам плотины, хмурился, покусывал губу, пальцы сами сжимались в кулак. Не выдержал:

— Я за такую работу шкуру б сдирал!

— Ты не шибко тут, не шибко, Акинфий Никитов! — Воевода часто взахлеб задышал. — Государев указ указом, а ты… Не шибко, говорю! Я — воевода здешних мест!

— Разоритель ты здешний. Хуже Карлы шведского.

— Ты меня страмотить не смеешь! — Воевода угрожающе надвинулся на Акинфия. — Я — боярин! А ты… ты смерд смердящий! Я велю… Крот! Плетьми его! — Он схватил Крота за правую руку с нагайкой, толкнул к Акинфию. — Бей! Мой ответ!

Акинфий вцепился взглядом в глаза Крота. Тот, насупясь, шагнул, запнулся, перебросил плеть в руке поудобнее, сделал два решительных шага и… стал подле Акинфия, но чуть сзади.

— А ведь ты дурак, боярин, — одним ртом зло улыбнулся Акинфий. — Даже пес твой покинул тебя…

…Навстречу Акинфию валила большая толпа работных люден. Завидев его, сходу остановились, торопливо снимая шапки:

— Господь тебя спаси, хозяин! Тебя и твою жену, и детишек.

— До жены с детишками ишшо дожить надобно, — мрачно отозвался Акинфий.

— А у нас имеются! — со злым весельем выкрикнули из толпы. — Мал мала меньше, да есть хотят часто!

— Хлеба давай, хозяин! Воевода хлеба давно не давал.

— И жалованья, почитай, цельный год не платит.

Акинфий опустил голову, долго молчал. Пантелей, пришедший с невьянским людом, выбрался вперед и с надеждой смотрел на Акинфня.

— Кто плотину ладил, а? — наконец поднял голову Акинфий.

Десятка полтора мужиков полезли из толпы, потянули шапки с лохматых голов.

— Вам за такую работу не только хлеба… Вам колодки надобно набить!

Мужики сопели, скребли и затылках.

— Все заново будем! — крикнул Акинфий. — Плотину рубить!.. Домну новую… А хлеба у меня нету, не заработали!

Толпа охнула и вновь затихла.

— Пушки отольем, государю продадим, будет и иа хлеб. А покудова терпеть придется. И я с вами потерплю.

— А говорил, душа-человек… — со всех сторон хмуро укоряли Пантелея.

И началась работа. День и ночь. Копали при свете смоляных факелов, вбивали сван из лиственницы, на носилках подтаскивали обожженный кирпич к домне. Перестукивались топоры, протяжно кричали приказчики. Больше всех старался Крот.

— Шевелитесь, ведьмячьи морды! — Его плеть не отдыхала.

Акинфий поспевал всюду. Он почернел и высох, глубоко запавшие глаза светились тихой яростью. Он мотался от завода к плотине, оттуда — на карьер, потом на рудник, по дороге заглядывая к углежогам.

…Карьер, где рыли руду, кишмя кишел людьми. Словно муравьи сладкую корку, облепили они склоны. Долбили руду кайлами, насылали в корзины и тачки, тащили по петляющей серпантином дороге вверх, к подводам.

По ночам он не спал. Ворочался в постели, мял кулаком горячую подушку, глазел в синее оконце.

— Не спится, Акиша? — с сочувствием спрашивал Пантелей.

— Да вот думаю, Пантелей, почему так? Большое дело добром не сладишь, только — жестокостью. Почему?

— А не хочет народ работать, — просто ответил Пантелей. — Кому ж охота задарма горбатиться, посуди сам.

— Почему задарма? Я ж заплачу исправно.

— Грозилась синица море зажечь. Ты сперва заплати, а потом требуй.

— Да где я сейчас возьму?! — в бессильной тоске выкрикнул Акинфий, рванул рубаху на груди. — Себя, что ль, им скормлю!