Демиургия

Так-то я со своим будущим муженьком и познакомилась. Ну, год пожили вместе, ну полтора. Ко мне он почти не лез, так, даже ничего припомнить и не могу. А как в Италии умер, когда я все из себя вдову безутешную строила, какую же он мне подлянку, свинья, подложил! Оказывается, у него не то, что капиталы, у него квартира-то съемная! У него весь бизнес не понятно на чем держится! Прогорел давно, гол, как сокол. Я думала, хоть заживу нормально… А теперь, в свои годы, уже вдова, живу в квартире с мамой. Да и та съемная. С работы я тогда сразу уволилась, теперь не берут. Манекенщиц и так везде полно. Да и не пойду я за их зарплату. Пусть в зеркале дур ищут.

III

Из всей моей юности, которую я провела, можно сказать, на задворках цивилизации, по ту сторону культуры, о которой благородные сеньоры и слышать не хотят, в Испанском квартале Неаполя, мне запомнилось только одно лицо. Я не помню его имени, как-то на М… Мелецио… Меланио… Меркурио, не, все не то. Имени я не помню, зато лицо помню очень хорошо. Когда я первый раз согрешила с мужчиной, а это было, когда мне было 14, я долго плакала. Я думала, что моя жизнь разрушена и собиралась сказать матери, что пойду в монастырь. У нас была, несмотря на ужасные условия, хорошая католическая семья. Отец любил и заботился о нас с братьями, а мать дарила все свою любовь. Кажется, она бы не расстроилась, была бы только рада, если бы я отдала свою жизнь служению.

В голове я придумывала разные слова, как скажу о том, что на мне лежит грех, и как пойду к матери и объявлю о своем решении. Только одна вещь меня смущала. Мне безумно, просто до дрожи понравился акт любви. Мне подружки говорили, что в первый раз будет жутко и больно и страшно, но я ничего этого не почувствовала. Ничего, кроме бесконечного наслаждения. Я думала, вот оно, счастье. Осознавая все это, я краснела, ведь это удовольствие мне доставил человек, которые разрушил мою жизнь. Но как же, черт побери, хотелось еще!

Я плакала, сидела на ступеньках какого-то каменного здания и тут подошел он. Человек в черных очках, в черной шляпе и с черной тростью.

– Встань деточка. Я знаю о твоей беде.

– Кто вы?. – спросила я.

Он представился, но, как я уже говорила, его имя вылетело у меня из головы. Он снял очки. У него были очень красивые глаза. Но они были очень пустые, и как будто… смешно сейчас так говорить, но он были как будто бездушными. И эта лукавая улыбка… Вот это я не забуду никогда.

– Я тот, что пришел помочь тебе. Не надо ничего говорить маме. Зачем расстраивать старушку, правильно? У нее и без тебя забот хватает.

– Вы друг того человека, который надругался надо мной?

– Ну-ну, надругался… Мне известно, что ты сама вешалась ему на шею. Ты же знала, что он женат. Знала?

– Да… – это было правдой. Но я ему верила. Он дарил мне цветы, и водил в кино. Зачем бы он водил меня в кино, если не любил.

– Да уж… Так вот, деточка, у меня есть к тебе предложение. Давай забудем эту историю. Вот тебе миллион лир, – и он действительно выписал мне чек на миллион лир, – возьми их. И дело с концом. А когда тебе будут нужны еще деньги, ты будешь делать кое-что, что тебе так нравится, и получать их.

Моим первым порывом было расплакаться и убежать. Мне стало страшно. Конечно, нельзя жить в Испанском квартале и не знать о проституции. Но миллион лир! Один миллион лир! Я бы смогла младшим братьям купить солдатиков к Рождеству!

Я взяла деньги. А потом еще раз. И еще. И еще. И еще много-много раз. Я больше никогда не получала более 100 тысяч лир за раз, да и то, очень редко. Нужно ли говорить, что так мои братики и не увидели игрушек, да и вообще моя семья меня больше не видела. Это произошло как-то само собой, ни они, когда узнали, чем я промышляю, не захотели со мной знаться, ни я уже не имела с ними ничего общего. Так продолжалось несколько лет, пока этот злосчастный господин, который двух слов по-итальянски связать не мог, не угодил ко мне в койку. Кто же знал, что он умрет? По итальянским законам я должна была сесть в тюрьму за непредумышленное убийство. Хороший адвокат вытянул бы дело, как у нас говорят, но у меня не было на него денег. А в нашем «пансионе» не нужны проблемы, поэтому все от меня отказались. И тут я вспомнила про это лицо. Не потому, что хотела обратиться к нему за помощью. А потому, что в тот момент, когда молоток судьи занесся над обвинительным приговором, я взглянула в лицо одному из обвинителей от республики. Даже под козырьком его фуражки я увидела эти глаза. Больше я его никогда не видела, да и много ли я видела, сидя в тюрьме…

Кое-что об угрызениях совести

– Знаешь, мы его не спасем, – сказал ангел ангелу. – Слишком много зла он причинил людям.

– Да, смотри, опять считает чего-то.

– Да что он считает, вон, сводит дебет с кредитом. Наплюсовочка у него бухгалтерская, как думаешь, куда пойдет?

– Да куда-куда, ясно дело, в карман к нему. Вон-вон. Заметил, он всегда как-то странно озирается, когда денежки прикарманивает, даже если никого рядом нет.

– Может, он нас боится, высматривает?

– А он верующий, разве?