Демиургия

Семен Аркадьевич, младший научный сотрудник, сидел и играл в «Косынку» на компьютере. Его плешивая физиономия, уже переставшая чего-либо ждать от жизни, тупо уставилась в экран монитора. Солнечный свет играл на его блестевшей лысинке, а редкие темные волосы шевелились на сквознячном ветру. Было лето и жарко, и делать ничего не хотелось. Он медленно потягивал кофе из кружки с надписью “SCIENCE RULES!” и передвигал старой колесной мышкой карты. По идее, этому обладателю еще с субботы не стиранной клетчатой рубашки было задание от начальника лаборатории Михаила Кознышева (ныне в отпуске), провести анализ последних показателей по вирулентности штаммов. Но делать очень ничего не хотелось. Было жарко, вентилятор работал едва-едва, а солнышко так сильно пекло…

Семен Аркадьевич догадывался, что сегодня завтра Кознышев нагрянет, хотя его ни Семен Аркадьевич, ни его коллеги по лаборатории особенно видеть не хотели. Так было хорошо, когда Кознышев в отпуске. И лаборантка Маша отдыхала (сегодня вообще не пришла), и заместитель Коляскин тоже сидел и болтал по телефону с какой-то женщиной. При этом Семен Аркадьевич заметил, что не с женой, но ему было настолько ленно, что он даже сплетничать не стал. Он сидел среди чашек Петри и играл в “Косынку”. Почти бил рекорды, и по скорости и по успехам, как вдруг дверь открылась. В помещение лаборатории, белое, в кафеле, с выключенными кварцевыми лампами вошел, можно сказать, въехал Кознышев. Дверь открылась настежь.

Надо сказать, что Кознышев был единственный человек, во всем отделе НИИ, который очень хотел заниматься тем, чем заниматься был призван весь отдел. А она был призван заниматься поиском средств-ингибиторов ВИЧ-инфекции. Все в лаборатории, в принципе, получали бюджетные (не такие высокие, чтобы их называть) зарплаты и приходили на работу отбыть свое, чтобы не уволили.

Не смотря на то, что Кознышева видеть раньше из отпуска не очень хотели, его любили в отделе, по-настоящему любили, и за то, что гранты выбивал для всех, даже для аспирантов Коляскина, и за то, что никогда не злился, не ругался, не кричал, как бывало еще при советской власти, но очень-очень старался убедительно доказать, что надо работать, а не, допустим, ставить рекорды в пасьянсе или играть в офисный футбол.

В этот раз Кознышев вошел в отдел, со всеми поздоровался, но он был угрюм, хотя все старались улыбаться ему, а незаметно вызвавший на работу Машу, Коляскин даже спросил, как Кознышев отдохнул.

– Я много думал, Максим Иванович… – только промямлил что-то Кознышев и закрылся в кабинете, сказав Кларе Сергеевне, полноватой секретарше начальника, что его ни для кого нет, он еще в отпуске.

Все странно переглянулись, Семен Аркадьевич пожал плечами, закрыл «Косынку» и открыл выкладки. Маша прибежала, полунакрашенная, натянула белый халат и уселась отмывать чашки Петри от всяческих реагентов, она знала, что Кознышев, когда не в духе, любит, чтобы все было чисто.

В напряжении прошло два-три часа, но жара потихоньку опять взяла свое, и к 5 вечера уже никто прямыми обязанностями не занимался. Удивителен поток мыслей, который проносился в это время в голове Кознышева. Если бы сторонний наблюдатель смог прочесть мысли Кознышева, ничего бы он не понял.

А мысли были такие: «Нет, я не могу на это пойти, у меня жена и дети. Я все делаю, что бы все получилось, я не просто так ездил в Швейцарию, не на лыжах я туда кататься ездил, я смотрел, как у них. Ни хера у них! Ни хера, они еще дальше, чем мы! Блин, ну головастые ведь у меня ребята, ну что ж, черт возьми, они такие ленивые, что же так лгут мне…. Я-то все для них, работайте только, ведь благое дело, не для себя, для всего человечества делаем, я уж им и симпозиум в Греции обещал, и зарплаты обещал повысить, и Маше-лаборантке помочь с ипотекой… Но ленятся все. Нет у них какого-то как будто желания всем этим заниматься. Боюсь, очень боюсь, что везде так. Везде у нас так. Но все равно, я не могу. Что со мной будет? А если и их тоже?, – такая идея особенно прельщала Кознышева, но он ее и очень боялся и постоянно старался увести поток своих мыслей от нее, – нет. Меня посадят, кому лучше-то будет? Блин, но это так поможет… А все-таки нельзя…. Да и себя нельзя, по-хорошему то… Но надо, я вижу, что мы сейчас просто сидим и время тратим, когда можем. И Семен Аркадьевич и Коляскин знают, что могут. Все знают, но приходят сюда как на пост встать. У меня весь отдел кандидаты и доктора, таких светлых умов во всей России не сыскать, те, кто не уехал, у меня работают, но что же они ничего не делают…» И все в таком ключе.

Постепенно солнышко стало освещать лабораторию уже не белым ярким и прозрачным светом, а желтым, и все уже потихонечку стали собираться домой. Маша уже почти ушла, как вдруг кабинет руководителя отдела открылся. И из него вышел Кознышев, у которого на лбу были испарины, руки дрожали, а рукава были закатаны по локоть. С одного из рукавов капала кровь, что было очень странно, потому что Кознышев был первый во всей лаборатории, кто следил за биологической санитарией.