Демократия, не оправдавшая надежд

В горячке наступления передовые отряды белых и союзников продвинулись к югу, взяли несколько деревень на полпути к Вельску, но удержать плацдарм малыми силами не смогли. Пришлось отойти назад. В конце концов оборона закрепилась в тридцати верстах к югу за городом в районе деревни Усть-Паденьга. Наступать далее в планы союзников не входило. Шенкурский выступ очень нервировал офицеров британского штаба, которые ожидали фланговый удар с двух сторон. Но большевики пока себя не проявляли. Укрепления в Усть-Паденьге позволяли контролировать дорогу на Шенкурск относительно небольшому по численности отряду. Взять эти позиции можно было только превосходящими силами.

Союзники стали готовится к обороне. Вельск так и остался на стороне красных.

Большевики переоборудовали под тюрьму недавно закрытую в Вельске церковь, предварительно выбросив изнутри все служебные предметы. Родимов сидел в одиночной камере в бывшем приделе. Со стен на него взирали святые, можно было молиться, и это придавало Тимофею душевные силы.

О чем он думал тогда, жалел ли себя или смирился? Сын священника, как и столетия назад первые христиане, воспринял свои мучения как страдания за веру, и это помогало переносить тяготы тюремного содержания. Большевики почему-то не тронули медный образок, родительское благословение, и Тимофей, сжимая его в руке, ежедневно шептал молитвы, надеясь на помощь свыше. А надежды на спасение у него было мало.

24 августа 1918 года, Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией при штабе командующего Беломорского фронта признала Тимофея Родимова виновным в подготовке и активом участии в белогвардейском восстании в городе Шенкурске и приговорила к смертной казни через расстрел.

«Вот и все, – опустил голову осужденный, – приму смерть во имя Христа, аки мученик за правое дело».

Вечером того же дня за ним пришли трое: председатель Вельской ЧК и солдаты-конвоиры. Связали за спиной руки и повели на улицу.

– Не бойся, паря, на допрос ведем, – осклабился один из солдат.

– На допросы так не водят, – ответил ему Родимов, – если связали, значит, близко конец.

– Умный какой, – второй конвоир толкнул Тимофея прикладом, – поживее, нам к ужину надо вернуться.

– Будете расстреливать? – Прямо спросил Родимов.

– Нет, паря, – ответил конвойный, – это белые нас расстреливают, а мы не станем.

Родимов не почувствовал в ответе подвоха и даже как-то успокоился. Может, и вправду отошлют куда нибудь, в Вологду, например.

Выйдя на берег Ваги конвоиры накинули на шею Тимофею веревку, задушили и столкнули с обрыва.

– Вот еще, на контру патроны тратить, – ухмыльнулся один из конвойных.

– Вся правда, – ответил другой.

Убедившись, что тело ушло ко дну, отправились конвойные назад.

Тимоше Родимову было всего 25 лет.

Спустя месяц труп всплыл ниже по течению, и, когда тело вытащили из воды, стало понятно, что человек задушен.

О страшной находке стало известно властям. Возбудили дело. Нашли, что конвойные не выполнили приказ о расстреле. Но дело быстро закрыли: какая разница, как казнить недруга. Задушили, туда ему и дорога!

Опознали Родимова по образку и одежде, за месяц в воде от лица ничего не осталось. Убиенного зарыли в землю в общей могиле, как и других казненных.

Когда Максим Ракитин узнал о гибели друга Тимофея Родимова, он поклялся мстить. Еще в июле противоборствующие стороны, не желая проливать кровь, стремились договориться. В августе пришло ожесточение, и началась братоубийственная гражданская война. Красные и белые из идеологических противников превратились в соперников на поле боя.

Глава 5

Павлин Виноградов покинул Шенкурск на пароходе 3 августа. Его путь лежал к устью реки Ваги и дальше на Север. Он хотел лично увидеть, до каких пределов продвинулись белые и где есть возможность организовать оборону, чтобы не допустить падения Котласа. Для безопасности на борт он взял несколько заложников из числа состоятельных граждан города. Остальным пригрозил расправой в случае неповиновения.

Ревекка Пластинина решительно желала ехать с ним, для нее, преклонявшейся перед сильной личностью, Виноградов был героем.

Но шенкурские товарищи были категорически против жидовки и несогласно мотали головами. Пластининой с ее выходками им хватило еще в конце июля.

– К сожалению, я не могу вас взять с собой, – уловив общее настроение, сказал Виноградов, – война, тем более на воде, дело не женское. К тому же у вас есть муж, и он вряд ли согласится.

– Причем здесь муж? Я сама решаю, что делать и как, – Пластинина сдвинула брови, – так вы берете меня, товарищ Павлин?

– К сожалению нет, не могу, не имею возможностей, кроме того, несознательные матросы считают, что женщина на корабле – это плохая примета, – попробовал отшутится Виноградов.

– Хорошо, – недобро сверкнула глазами Ревекка Акибовна, – как знаете. Тогда я поеду в Вологду, а там посмотрим, может быть, направлюсь в Москву к товарищу Ленину.

– Сказала тоже, к Ленину, – загудели шенкурские, – жди, гадай, примет он тебя или нет.

– Примет, – решительно сказала Пластинина, – обязательно примет.