Демократия по-русски

Но, тем не менее, именно такой человек, как Лихачёв, оказался позарез нужен хитроумному Горбачёву для заигрываний с интеллигенцией и русскими националистами. Заинтересованному в поддержке, но далёкому от них Михаилу Сергеевичу был нужен человек, который мог бы стать посредником между властью и вышеупомянутыми «товарищами». Конечно, такого «нужного человека» система должна была дополнительно «прикормить».

В 1986 году 80-летнего Лихачёва наградили званием Героя Социалистического труда и назначили бессменным председателем Советского Фонда культуры. Благодаря симпатиям Раисы Максимовны Горбачёвой Лихачёв и вовсе стал одним из наиболее приближенных к советской «верхушке» деятелей советской поры.

Горбачёв не жалел денег на проекты Лихачева: лихачёвский журнал «Наше наследие» издавался за границей на глянцевой финской бумаге аж шесть раз в год. В 1988—1991 годах тираж издания составил рекордные 200 000 экземпляров, что сделало его самым массовым среди культурологической периодики. Кроме того, Фонду культуры был выделен прекрасный особняк на Гоголевском бульваре, д. 6, в Москве. А Лихачёв был «назначен», ни больше ни меньше, главным моральным авторитетом и носителем «общечеловеческих ценностей» в стране, можно сказать, мостом между старорежимной Россией и новым советским миром.

Что касается мира «старорежимного»: Октябрьская социалистическая революция застала почтенного старца ещё 10-летним ребёнком, так что карьеру он сделал в «людоедском» Советском Союзе, где, как известно, за «просто так» и принципиальную честную позицию Сталинские премии не давали. Лихачёв же получил таковую ещё при жизни Вождя народов, а именно в 1952 году.

В отличие от куда более принципиальных, чем он, Сахарова и Солженицына Лихачёв добровольно превратился в орудие и объект манипуляций Горбачёва, хотя практическую эффективность учёного оценить довольно трудно. После падения Горби всегда лояльный к коммунистам Лихачёв был использован в 1993 году уже Ельциным для подписания резкого «Письма сорока двух» в адрес российского руководства с требованиями запрета Компартии и досрочных выборов. Также в письме осуждалась так называемая «преступная политика Верховного Совета».

К 1995 году почтенный академик использовал исключительно «антикоммунистическую» риторику в духе: «Что такое Октябрьский переворот? Против кого он был направлен? Против интеллигенции. Первый год у власти стояли полузнайки. Стали арестовывать профессоров». И т.д., и т. п.

Примечательно, что сам Лихачёв стал профессором только в 1951 году, то есть в самый разгар сталинских репрессий против питерской интеллигенции и знаменитого «Ленинградского дела». Впрочем, тогда Лихачёв ещё не носил свою трогательную «фирменную» беретку и, естественно, не «обзывал» Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию Октябрьским Переворотом.

В те годы не только Лихачёв, но и многие другие пожилые функционеры «сталинского призыва» изображали из себя выходцев из царской России, последних интеллигентов и даже дворян. Потому что это было в тренде. Потому что ощущалась потребность в подобных людях, а самих-то людей давно уж и в помине не было: нехитрая арифметика подсказывала, что с 1917 по 1987 годы прошло 70 лет, то есть достаточно продолжительный промежуток времени. Но страна, пышно отмечавшая 70-летие революции, жаждала найти, облобызать и приласкать своих «бывших» – и «бывшие», конечно, тут же нашлись…

Кроме «старого петербургского интеллигента» Лихачёва не могу не вспомнить ещё одного «представителя элиты» – продавца сувениров из Вадуца (Лихтенштейн), туриста и журналиста «барона» Эдуарда фон Фальц-Фейна, покинувшего Россию в шесть лет. Одно время это был самый знаменитый «белоэмигрант и меценат». Человек он неплохой и даже угостил меня как-то бутербродом с колбасой, но уж больно любил прихвастнуть.

Впрочем, всех превзошла одна наша екатеринбургская «аристократка», имя из этических соображений называть не буду, оказавшаяся на поверку комсомолкой из глухой деревни. Эта дама была завотделом в обкоме партии, потом её «срок годности» истёк, и сию особу по доброй советской традиции «списали на культуру». Несмотря на былинный партстаж, она была дамой, приятной во всех отношениях. Так вот, её аристократический имидж сформировался вовсе не до революции, а исключительно благодаря советскому кинематографу.

Впрочем, может, не стоит осуждать эту невинную форму самозванства? Разве Эллочка-людоедка была виновата в том, что её «шанхайский барс» и «мексиканский тушкан» шились из помойных кошек?

Да что там кошки: уничтожившая свою элиту три поколения назад Россия, спохватившись, «на всю Ивановскую» заголосила о «гимназистках румяных», «корнетах Оболенских» и «златоглавой Москве». И вот на фоне общей ностальгической печали (в духе «Всё прошло, всё умчалося в невозвратную даль. Ничего не осталося, лишь тоска да печаль») вдруг появились своего рода актёры-любители, создающие новую революционную, но в то же время «старорежимную» реальность вокруг себя. Было ли возможно свержение коммунистов без таких людей? Вопрос спорный.