Демократия (сборник)

— Похоже, что она здорова. Ей потребуется, правда, несколько месяцев, чтобы прийти в себя, но и только.

Когда Питер спросил о разводе, отец, прежде чем ответить, чуточку поколебавшись, сказал:

— Думаю, что Клей не должен бросать ее сейчас, когда она попала в беду. Позже — может быть, когда она поправится. Но это их дело. Так или иначе, Инид будет сегодня дома, и мы узнаем, как она себя чувствует.

Это усыпило подозрения Питера. В конце концов, Инид всегда была чуть-чуть параноичка, мания преследования вполне могла быть и сумасшествием, а в том, что Инид слегка «того», Питер никогда не сомневался. Но кто не сумасшедший? Накануне вечером, оставшись один, он сожрал целую плитку шоколада весом по крайней мере в фунт и в результате плохо спал и проснулся больным. Утром он виртуозно избежал завтрака, а сейчас отказался пойти под тент, где стояла еда.

Инид нуждалась в виски, а он — в еде. Каждый требовал больше, чем нужно нормальному человеку для того, чтобы избежать неприятных последствий. Они могли, конечно, винить во всем Блэза, Фредерику, Вашингтон, жизнь. И Питер винил их время от времени, но без особого энтузиазма, так как уже давно понял, что абсолютных злодеев не существует, каждый есть то, что он есть, и нет зла в вечности.

— Я хотела бы чего-нибудь выпить, — прошептала Элизабет Клею. Она повернулась к Питеру и поддразнила его своей ослепительной улыбкой.

— Ваша взяла, — любезно сказал Питер им обоим.

Солнце жгло брезентовую крышу, и, несмотря на громадные вентиляторы, в павильоне было очень жарко. Бэрден нашел спасение рядом с вырезанным из льда лебедем в натуральную величину. Лакеи ходили мимо с уставленными стаканами подносами, и многие гости уже были пьяны. Муссолини и Гитлер низвергнуты, скоро падет Япония, и снова начнется нормальная жизнь.

— Сенатор Дэй! — Он не узнал эту некрасивую женщину с блестящими глазами, в громадной нелепой шляпе. — Элен Эшли Барбур, — протяжно представилась она, приходя ему на помощь: очевидно, ей не впервой быть неузнанной. Бэрден знал, что она сотрудничает в «Вашингтон трибюн», где ведет колонку светской хроники, и сказал ей, как он любит ее читать.

— Ну что вы за прелесть! — экспансивно воскликнула она. — Могу ли я сказать вам, что вы — мой идол! Я, как и вы, демократка джефферсоновского толка! В отличие от моего патрона, который ангел во плоти, а в последнее время превзошел сам себя. — Она показала ему на Блэза, который стоял в дальнем конце павильона под скрещенными американскими флагами. — Но мы с вами — это старый Вашингтон, ведь так? Мой муж был в палате представителей в… — Бэрден вспомнил мистера Барбура, сказав что-то благожелательное в его адрес, и поток ее слов продолжался.

— Я не могу привыкнуть к тому, как изменился город, а вы? Когда началась война и сюда нахлынули все эти новые люди, стало просто немыслимо достать номер в гостинице, попасть на концерт или даже просто поесть. У Харви, например, битком набито в любой час дня. Это мое любимое место. А муж мой любил ходить в «Оксидентал». У них на стене до сих пор висит его портрет. Нет, нет, наш чудный, изящный южный город наводнен всеми этими… — она широко развела руки, чтобы вобрать всех гостей и разом уничтожить их, но вместо проклятия мудро предпочла тактическую уловку, — очаровательными людьми, которые открыли нам, несчастным, глаза на столько разных новых вещей, до которых мы сами не могли додуматься.

— Например? — сумел вставить Бэрден, оглядывая павильон. Один из самых неистовых сторонников Нового курса говорил с Блэзом, его манеры стали нарочито кроткими с тех пор, как иссяк источник его величия, и ему на смену пришла эта экстраординарная посредственность (другого слова не подберешь), воцарившаяся теперь в Белом доме. Бэрден понимал, что он несправедлив к новому президенту, которого он, пожалуй, даже любил, когда тот был сенатором. Но что поделаешь, Рузвельт и в мести остался верен себе. Зная, что не доживет до конца четвертого срока своего президентства, он в смерти своей разметал планы более достойных, как делал это при жизни. Он уничтожил их всех, друзей и врагов, возвысив ничтожество, которое может теперь наслаждаться зрелищем поочередного увядания этих более достойных, по мере того как на арену выходят новые и новые люди. Я буду ненавидеть тебя еще сильнее, Франклин, после твоей смерти.

— Музыка… Черчилль… иностранцы… королева Вильгельмина… дипломаты… театр… одним словом, все!

— Да, пожалуй, город изменился. — Бэрден попытался остановить это словоизвержение. — Что и говорить, он запружен народом.

— Где миссис Дэй?

— Дома. Она не очень-то жалует эти приемы.

— Обожаю ее! Воплощение истинно великой леди, но в нашей старой южной традиции, в отличие от этих напыщенных жен янки, которых не отличишь от англичанок. А Диана, как поживает эта прелестная девушка?

Сознавая, что все им сказанное войдет в историю, Бэрден ответил, что Диана необычайно счастлива в браке и в данное время занята…

— Журналом, я знаю! Я едва не лишилась чувств, увидев их первый номер, такой крайне политический…