Демократы

— Вы наивны, — у Ландика был готов ответ. — Наделали бы искусственных цветов. В государственной типографии открыли бы цветочное отделение. Избирателю вручают букет, и он выбирает себе цветок по вкусу. Каждая партия завела бы для своих кандидатов ранги, как у нас для чиновников в «Ведомостях служащих политического и полицейского управления в Словакии». Их квалифицировали бы и продвигали по службе, как чиновников. Низший класс отправился бы в деревню, средний — в округ, кто повыше — в краевые филиалы, еще выше — в палату депутатов, в сенат и обратно, ну, не считая палаты депутатов, где все должны быть духовно и физически крепкими, и так — в краевые органы, затем в округ, в деревню, а потом — пошел вон, на пенсию! Тайное голосование? При чем тут тайна? Все балаболят вслух, выбалтывают свои мысли, а вот на выборах почему-то надо скрытничать и выбирать бумажки в отдельной комнате; все равно газеты раззвонят, за кого голосовала та или иная деревня. Какой же староста не знает, за кого голосовали жители? А если тебя избрали, на первом же собрании ты вынужден признаться, какому полубогу служишь. Избранники не держат в тайне свои убеждения, почему их должны скрывать избиратели? Это ли равноправие? Не нужно никаких тайн!

— Сколько же нам придется тогда ждать своего места не только в канцелярии, но и в политической жизни? Лет пятнадцать? — нашелся нетерпеливый Губичек.

— Промежутки между выборами можно сократить до двух лет, — разрешил вопрос Ландик.

— Только перескакивать через других не разрешалось бы, — продолжал Губичек.

— Это было бы исключено, — успокоили его.

Затем разговор, как водится, перешел на иные, более животрепещущие, понятные и близкие темы, например, что в «Эксельсиоре» можно победить за шесть крон.

Если бы редактор «Червеной справодливости» присутствовал в канцелярии и Ландик при нем развивал бы свои взгляды на избирательную реформу, трудно сказать, кто бы стучал кулаком по статье и чья голова трещала бы — редактора или Ландика?

На счастье, в управлении не было ни одного журналиста, хотя обыкновенно они там вечно толкутся, и о замысле фашистского путча, направленного против демократии, написать было некому.

Ландик недолго читал «Боевник». В кабинет вошли. Но не газетчик, а Микеска с рюкзаком за спиной.

Он был в берете, брюках гольф и тяжелых башмаках — «батёвках» с узорчатым язычком. На толстые лодыжки поверх собравшихся складками, плохо завязанных кальсон были натянуты серые, забрызганные грязью чулки. Из верхнего бокового кармана короткой кожаной куртки нараспашку, как всегда, торчали три авторучки, из нижнего — сельскохозяйственная газета «Видек». Под курткой на Микеске была зеленая вязаная безрукавка.

Ландик не сразу узнал его, а только когда Микеска снял берет и тряхнул головой, чтобы откинуть назад растрепанные волосы.

— Ба, пан секретарь!

Микеска сбросил рюкзак, толкнул его ногой к стенке и грустно ответил:

— Не знаю, уж не бывший ли…

— Что случилось?

— А-а, — махнул Микеска рукой, — я предложил Розвалида в кандидаты, а председатель разгневался. На собрании.

— Из-за Розвалида я бы не стал рисковать. Он мне вексель опротестовал.

— Чей надо — не опротестовал, чей не надо — опротестовал. — Секретарь сел, и в горле у него что-то забулькало. — Стрелялся он.

И Микеска поведал историю о политическом векселе и о господской любви, которая держится на заячьем хвосте, на страхе перед народом. Ландик слушал. Знакомое, страшное слово — банкротство. Он слышал его давным-давно, когда еще ходил в гимназию. Ландик вспомнил об отце, который тоже дохозяйничался и пострадал из-за выборов и «политических векселей», которые народ должен был оплатить и не оплатил. Отец все же побывал в депутатах, и хотя до парламента не дотянул, ему кричали: «Ура Ландику» и пели:

Пану Ландику привет!
Здравствуй, Ландик, много лет!

Розвалиду даже этого не пришлось вкусить. Розвалид показался Ландику безликим. Ландик пожалел его.

— Других поддерживают, — угрюмо прокашлял Микеска, — а такого деятеля выбрасывают за борт! Нет, не нравится мне это, — покачал он головой. — Что это за выдвижение кандидатур, если кандидатуры нам спускают сверху! Голос народа снизу идет, а не сверху!.. И получается, как у вас в управлении: придет министерское распоряжение, и хошь не хошь — выполняй, не то придется худо. Если, как говорят, должна торжествовать воля народа, так пусть она и торжествует, а не воля какого-нибудь министра, или председателя партии, или президиума. Словно мы школьники и должны беспрекословно подчиняться. Надо было у нас спросить, как и кого выбирать.

Микеска зажал руки в коленях и высунул язык.