Демократы

Визит Микески пробудил в нем воспоминания о Старом Месте: он откладывал политические газеты, из которых надо было вырезать острые статьи, подпирал голову руками и, задумчиво уставившись на Дунай, — какой он мутный! — видел на противоположном берегу Старе Место; он смотрел на стеклянную чернильницу — и чернильница превращалась в вазу, а из вазы, наполняя комнату ароматом, вырастала прекрасная роза — Аничка.

Волны аромата и сверкающих красок заставляли его сердце сжиматься. «Такую милую девушку забыл! — с горечью думал он. — Даже открытки не послал». За все полтора года, прожитые в Братиславе, только теперь, после визита Микески, ему вдруг захотелось написать ей несколько задушевных слов — что соскучился, что приехал бы как-нибудь в воскресенье или на праздник. Но сколько воскресений, сколько праздников прошло с тех пор, как он уехал из Старого Места, и только теперь пришла ему в голову эта мысль! Она не поверит.

«Честнее, легче и лучше всего — написать ей о любви. Но — через полтора года? Спустя столько времени? Нет. Признание показалось бы неискренним. Как мог я забыть ее?

«Золотая девушка!» — похвалил Аничку Микеска, передавая от нее сердечный привет. Пожалуй, этим приветом надо воспользоваться, чтоб послать ей весточку… Микеска боготворит ее! Как он восторженно говорил о ней! «Эту девушку и я полюбил». Ясно, она ему нравится. Может, они сговорились? Смешно писать, если они с Микеской близки. Этот тип обо всем знает. От кого, как не от нее? «Любит вас!» Говорит так, потому что уверен в Аничке… Не буду писать. Сначала навещу, увижу, расспрошу, разведаю обо всем».

И Ландик, вернувшись в мыслях назад, задумался — отчего он почти забыл Аничку?

Это Желка… она опустила занавес и закрыла Старе Место, Почтовую улицу, дом Розвалидов, ворота, окна и — Аничку!

Что же, этот занавес с Братиславой, домом Петровича и Желкой — привлекательнее?

Нет!

Как же он все-таки относится к Желке? Непонятно, испытывает он к ней симпатию или она безразлична ему? Или — противна? Желка — неплохая девушка, но избалованная, разболтанная, любит флиртовать. Все зависит от того, к кому она ласкается, с кем капризничает, с кем флиртует? Если с ним — она ему мила, если с другими — противна, а если она не капризничает и не флиртует — безразлична. Безразлична, но только из-за непонятного недоверия к ней. Это недоверие не покидает его, хотя, очевидно, — она к нему благосклонна. Впрочем, что толку от благосклонности, если Желка благосклонна не к одной, а к тридцати игрушкам одновременно? «Избирательный бюллетень с тридцатью кандидатами», — смеялся над Желкой Микеска. Правильно. А игрушек-кандидатов ей все мало, она хочет получать новые и новые… И он, Ландик, — тоже игрушка. Долго ли Желка будет забавляться им? Не отшвырнет ли, когда он ей надоест, или, натешившись новым паяцем, вернется к старому? Все так неопределенно! Эта неопределенность и останавливает его, он не позволяет себе влюбиться в Желку. Неопределенность — та река, через которую приходится перебираться всем его взглядам, словам, чувствам, и на другой берег они выплывают холодными, легкими, несерьезными, насмешливыми. Неопределенность, застенчивость, осторожность, недоверие порождают навязчивую мысль и, не окунись они в холодные волны, — возможно, будут отброшены с оскорбительной насмешкой. Или его манит барская среда — теплая, уютная, привлекательная, но коварная? А вдруг кресло, в которое ты хочешь сесть, заскрипит: «Чего тебе здесь надо, нищий? Я — не для твоих комиссарских порток».

Желка — как зеркало. Каждый может посмотреться в него и увидеть себя. Оно повторяет каждую улыбку, каждую гримасу. Желка — эхо. Кто ни позовет ее — каждому откликнется. А таких, которые смотрятся и зовут, — много. А если и поцелуев — много? Если она со всеми по очереди целуется под предлогом упражнений для шеи, как с ним? Правда, от этих поцелуев ни тепло ни холодно, они ничего не значат и не волнуют. А есть ли у нее другие — многозначительные, обещающие взгляды и улыбки, горячие поцелуи, которые заставляют биться ее сердце? С кем она целуется так? Во всяком случае, не с ним. А есть ли такой? Неизвестно. И потому, когда Ландик видит ее с другими веселой, шумной, возбужденной, она ему противна. Он бы с радостью убежал или оскорбил ее. Она ему больше не нравится. Холодные волны несутся, окатывают его и охлаждают.

А его и Аничку холодные волны никогда не разделяли. Прикосновения, разговоры, объятья и поцелуи были искрами пылающего сердца, тело заливало жаром, лицо пылало, и слова были не насмешливыми, а тоже волнующими и пылкими. «Сердечный привет Анички стоит больше тысячи поцелуев девушки из Братиславы». Святая правда. Потому что Аничка не играет.

Он обещал Микеске, что приедет. И приедет.

За этими размышлениями его и застал генеральный секретарь Соломка, который опять завел разговор про «комедию».