Демократы

— Если мне понадобится что-нибудь, я напишу.

— А нельзя ли пану директору выхлопотать пенсию? — напомнил адвокат Микеска.

— Прежде всего следует сказать, — адвокат вернулся от сладких грез на землю, — что в течение тридцати лет он делал отчисления на нее от своего жалованья.

— Позвольте, пан депутат, в таком случае вам понадобится еще одно полномочие, — любезно подсказал Микеска, — дело об имуществе — первое полномочие, удочерение — второе, признание отцовства — третье и пенсия — четвертое… Четыре полномочия. Это номер нашей партии, — обрадовался он.

— Ну, ради нашего номера подпишите последнее. Я, во всяком случае, буду хлопотать о пенсии… В первую очередь.

— О пенсии я даже боюсь заикаться, — почесал затылок Розвалид. — На меня повесят всех собак — припишут мне все убытки, все, что не было взыскано по сомнительным договорам, и придется вернуть все до последнего геллера. Если вы и выхлопочете пенсию, мне из нее ничего не достанется.

Глаза директора увлажнились.

— Вы боитесь? Волков бояться — в лес не ходить, — всячески подбадривал его Петрович. Порывшись в портфеле, он вытащил еще один бланк. Походя еще раз возмутился бесцеремонностью банка и, положив доверенность на стол, почти прикрикнул на Розвалида:

— Извольте…

И, пока директор подписывал, он бушевал.

— Не отступим! Не позволим топтать права! Восстановим справедливость сразу же после выборов… А вас пошлем в окружной комитет как специалиста. Только не сдаваться! Кто сдается, умирает при жизни! Выше голову, пан директор!

Он едва не воскликнул: «Да здравствует четверка!» — так разошелся.

Розвалид воскрес и, прощаясь с гостями, поклялся отдать все силы, которые у него еще остались, победе своей партии и побежал отворять дверь. Побежал!

— До выборов об этих делах молчок, — понизил голос Петрович, когда они с Микеской вышли на улицу. — Дубец — наш, и директор банка тоже. Не надо их ссорить. Но самый факт использовать можно: устроить шум, поносить воров, которые украсть — украли, а в тюрьму не сели.

Микеска понял и согласился.

— Настоящий ландыш, — перебил себя Петрович, замедляя шаг и стараясь не обгонять толстоногого коротышку секретаря. — И такая девушка служит! Жаль. Ей к лицу была бы графская корона, а она ее сбрасывает с головы. Не хочет ни генерал-директорской, никакой. Скромна. Но мы ее увенчаем короной. Я бы сам хоть сию минуту удочерил ее. Прибавилось бы цветов в доме.

— А что сказала бы милостивая пани? — просопел запыхавшийся Микеска.

— Я взял бы ее в дочери, а не в жены, — угрюмо оборвал Петрович секретаря, и его лицо вытянулось жирным восклицательным знаком. Еще у Розвалидов его неприятно задело вмешательство Микески в подсчет полномочий. Потом секретарь поставил его в неловкое положение напоминанием о пенсии директору, о которой сам он и не подумал; теперь сует нос в чужие семейные дела. Такой-сякой, из молодых, да ранний! Он сухо порекомендовал:

— На вашем месте я бы женился на ней.

Он резко остановился, чтобы доверительно взять Микеску за лацкан. Секретарь же по инерции обогнал его шага на три. Обернувшись к Петровичу всем корпусом, он, задыхаясь, простонал:

— Она не хочет, не хочет, не хочет! А когда Розвалид получит над ней родительскую власть — тогда и вовсе конец.

— Не хочет? — изумился адвокат.

— Ждет.

— Чего же?

— Не «чего», а «кого».

— Кого же?

Они постояли. Петровичу не терпелось узнать, кого же ждет Аничка. С ее стороны просто некрасиво ждать кого-то. Интерес к ней даже как-то поостыл.

— Кого?.. Да этого комиссара Ландика, — Микеска сердито надвинул кепку на лоб.

— Какого Ландика?

— Да того, комиссара.

— Доктора?

— Доктора.

— Яна?

— Яна.

— Того, что в Братиславе в краевом управлении?

— Этого. И не слушает, когда я говорю, что ей его не дождаться.

— Того, который индийского короля приветствовал?.. «Индейца»?

— Его.

— И назвал его ослом?

— Ну да.

— Члена президиума? — Петрович не мог поверить.

— Да, да.

Сомнений не оставалось: это его «милый» родственничек, тот самый, который ходит к ним обедать и ужинать и вместе с Желкой проделывает упражнения для шеи. Волнение толкнуло Петровича вперед, перекатилось через голову; он ничего не видел кругом и только слышал, как картавит над ним попугай Лулу: «Целуй меня, целуй меня, целуй меня!» Нет, это был не птичий, а человеческий, девичий голос, вспышка страсти… Петрович был вне себя, он не мог устоять на месте и помчался по улице полутораметровыми шагами. Микеске, чтобы не отстать, пришлось бежать за ним вприпрыжку. Издалека доносилось до Петровича:

— Напрасно я ей твержу, что не дождется…

— Хорош заместитель, — бесился адвокат, — а я еще кормлю его! — ругал он себя. — А эти мои сороки, — вспомнил он жену и дочь, — кого только не тащат к нам в дом! Его восторг перед Аничкой был втоптан в песок тропинки. — Вернусь домой, расскажу им, сами попросят избавить их от подобного общества. Не бывать тебе в моей конторе! Не целоваться больше!