Демон

Растения увядали и гибли, какие-то быстро, какие-то медленно. Сначала Линда пыталась за ними ухаживать, но это было как-то уж слишком хлопотно, и она тоже забросила их совершенно, изо всех сил стараясь не замечать, как они умирают, и не злиться из-за этого на Гарри.

Гарри тоже старался осознанно не замечать гибнущие растения и книги, которые он накупил, но чувство вины не давало ему покоя. Время от времени он заставлял себя ими заняться, и каждый раз впадал в ступор, граничащий с параличом. Возвращаясь с работы домой, он как будто заранее знал – или чувствовал, – сколько листьев погибло сегодня. Куда бы он ни посмотрел, его взгляд натыкался на бурый пожухлый цвет. Бурый, бурый и бурый – миллионы оттенков бурого. Все побурело.

Однажды утром Гарри заметил, что Линда не улыбается. Он даже не знал, это только сегодня, только сейчас, или она не улыбалась уже давно. Ему хотелось спросить, все ли у нее хорошо, но он испугался. Испугался, что вот он спросит и она ответит, а он и так знал: что бы там ни было, это будет его вина. Вопрос вертелся на кончике языка и пару раз чуть не сорвался, но слова каждый раз застревали в горле. Он просто не выдержит, если она начнет объяснять, что не так, и прямым текстом скажет, что в ее боли виноват только он.

А его сын…

О,

Боже.

Все утро он то и дело прерывал работу и представлял, как все могло бы быть дома за завтраком; он все-таки задал вопрос, и она улыбнулась, и сказала, что все хорошо. Наверное, я неудобно спала, отлежала плечо, и оно чуточку ноет. Вот и все, милый.

Я точно ничем не могу помочь?

А чем тут поможешь?

Она улыбнулась ему, и он обнял ее и поцеловал, поцеловал Гарри-младшего, потом опять обнял и поцеловал Линду, свою ненаглядную красавицу-жену.

Его фантазии прервал телефонный звонок от Уолта, который спросил, не хочет ли Гарри пойти на обед вместе с ним и Симмонсом.

Спасибо, Уолт, но сегодня я пас, Гарри было немного не по себе.

Ты хорошо себя чувствуешь, Гарри?

Да, конечно, сердце бешено колотилось в груди, он запаниковал, словно загнанный в угол зверь.

Голос у тебя нездоровый. И в последнее время мы тебя почти не видим.

Да ты сам знаешь, Уолт, я сейчас занят проектом Ландора, там много работы, Гарри мучительно осознавал, что у него дрожит голос.

Да, знаю, в голосе Уолта явно звучало сомнение. Кстати, напоминаю, что мы встречаемся с Ландором завтра в час дня.

Да, Уолт. Гарри вздохнул с облегчением еще до того, как повесил трубку, и тут же подумал, что Уолт мог услышать, как он вздыхает, и даже мог как-то услышать уже после разъединения. Он повернулся спиной к аппарату.

В обеденный перерыв он пошел побродить по улицам и магазинам, но сегодняшняя прогулка не принесла обычного облегчения. Ему казалось, что все на него смотрят и в чем-то подозревают. Он как будто скрывался, а его раскрыли. Он знал, что пора прекращать эти хождения в обеденный перерыв, что в его положении это непозволительно, знал, но не мог прекратить. Не сейчас. Позже.

День прошел в муках. Ноги сводило судорогой, кожа как будто зудела. Дюжину раз, если не больше, он хватался за телефон, чтобы позвонить Линде и сказать, что сегодня он заночует в городе, но каждый раз возвращал трубку на место. Он боролся с собой, и этот конфликт пожирал его заживо, выгрызал изнутри, и Гарри боялся, что к вечеру от него не останется вообще ничего. Битва кипела, и он снова хватался за телефон и вновь заставлял себя положить трубку на место. Сегодня вечером он приедет домой. Должен приехать домой. Потому что так надо. Казалось, что это вопрос жизни и смерти. Хотя бы сегодня, хотя бы раз он не сдастся. Сдаваться нельзя.

Он даже не осознавал, как велико было внутреннее напряжение, пока его тело не начало расслабляться, когда он сел в электричку, чтобы ехать домой. Электричка катилась по рельсам, колеса стучали, и Гарри буквально физически ощущал, как внутри у него все крошится и осыпается, и вдруг испугался, что заснет прямо в вагоне.

В тот вечер за ужином его взгляд постоянно тянулся к большой диффенбахии, мертвой, увядшей и ставшей такого же цвета, как пересохшая земля в горшке. Чертова диффенбахия никак не шла у него из головы, его рука начинала еле заметно дрожать, когда он смотрел на это тупое уродское растение, живот крутило, зубы яростно перетирали кусочки мяса, нож скрипел по тарелке, и Гарри уже был не в силах смотреть на эту блядскую жуть, и он резко поднялся из-за стола и принялся остервенело рубить эту прогнившую погань!!! вот так, на мелкие кусочки! рубить проклятую тварь столовым ножом, рубить, рубить и рубить, убрать с глаз долой это бурое уродство, и кромсать землю ножом, раз за разом, удар за ударом, пока огненный ком не перекрыл горло, мешая дышать, и тогда Гарри рухнул на стул и сидел, словно окостенев, зажмурив глаза и свесив голову на грудь.

Он слышал, как Гарри-младший спрашивает у

Линды, почему папа срубил растение, слышал дрожь в голосе Линды, пытавшейся успокоить сына, отвлечь его от случившегося, сменить тему, и наконец Гарри-младший затих, получив сладкий десерт.