Демон Декарта

Она была разведенка. Опытная, как сама Венера Милосская. Прибегала с мороза с авоськой апельсинов, ибо любила добывать и пить их сок, швыряла оранжевые цитрусовые шары на подоконник. Сполоснув только руки и шею, шла к нему, холодная, как стеклянная рыбка, пахнущая развратом. Ночами снились ее песочные длинные ноги и торс, теряющийся где-то в созвездии Волопаса. А потом она стояла и курила у форточки в накидке. Venus pudica , Венера стыдливая, богиня, придерживающая рукой упавшее одеяние. И все выходило как нельзя лучше.

Вот и хорошо, подумал Левкин. Вот и следует выяснить, нельзя ли лучше или все-таки можно. А если все же нельзя, то в чем причина?! Кому дарить холодные апельсины, которые вот уже десять лет регулярно покупаются и выкладываются у оконных стекол? Может быть, дело в том, что апельсины должна покупать женщина, а мужчина обязан в дом приносить нечто иное?

Но тогда, помнится, он не приносил ничего. Бедный студент с больной головой и сердцем, разорванным вечным мерцанием, он прибегал к ней во флигелек на Гладковке в лихорадке счастья. Дрожащими руками открывал черным ключом дверь. Заходил туда и ждал, глядя в заиндевевшее окно.

Рыбка была старше на пять лет, но ему казалось, что она старше на вечность. На целый мир ярко-красной холодной любви, в которую он погружался, входя в нее, закрывая глаза. Как в дрожащую разноцветными бликами воду. «Стеклянная рыбка моя», – шептал он после и путем смещения фокуса зрения смешивал синеватую глубину серебряного от мороза оконного стекла и оранжевый свет, исходящий от апельсинов. Он считал Рыбку своей женой и собирался когда-нибудь в далеком, но привлекательном будущем сделать ей предложение.

А потом, после долгих относительно спокойных лет, его снова взяло мерцание. Этого не стучалось так давно, что Левкин начал уже пугливо надеяться, что эта часть его жизни канула в Лету и он сможет обрести нормальное человеческое счастье. Но однажды Иван лег в постель с Рыбкой, чтобы уже в следующую секунду очутиться через полгода в чужом доме на окраине. Лежал, вытянувшись в струнку в холодной постели, пахнущей сыростью и табаком, в комнате с ободранными обоями и практически полным отсутствием мебели, усваивая новую биографию и новую жизнь.

Выглянув в окно, с горечью под языком и холодом в сердце увидел цыганский поселок, прозванный неизвестно за что Ташкентом. Именно он окружал малосемейное общежитие барачного типа, в котором Левкину предстояло проживать вместе с кошкой и находящимся при смерти ипохондриком попугаем. А работал теперь Иван грузчиком в столярном цеху на небольшой мебельной фабрике. Судя по холодильнику, ел исключительно хрен под майонезом. Водку пил, смешивая в различных пропорциях с прокисшим кефиром. В новом дому царили грязь, обреченность и мутные стекла. Вот что было самое скверное – стекла, которые невозможно отмыть.

Конечно, он больше не был маленьким мальчиком. В тот же день отыскал свою Рыбку. Она скользнула по нему глазами, но не узнала. Они никогда не узнавали, те люди, которых он любил. Сколько ни объясняй. Ведь он попробовал однажды. Вышло скверно и смешно.

Это была тринадцатилетняя девочка, его бывшая сестра . Он решил попытаться втолковать ей, что тот, другой Иван – вовсе не Иван. А тот Иван, которого она знает и любит, который пел ей песенки, читал сказки, гладил ночами по голове, утешал и водил на первый этаж в туалет, облюбованный крупными заводскими тараканами, – именно он, стоящий перед ней сейчас, может быть и незнакомый внешне, но однозначно близкий по духу человек. Естественно, шансов на взаимопонимание было немного. Но в запале и отчаянии Левкину казалось, что он сможет все. Ведь раньше она была такая понятливая. Такая умненькая была эта девочка с большими темными глазами, с тонкими руками, упрямая, проницательная. Ну как же так?

«Послушай, – дрожащим голосом говорил он – полный, потливый, красноглазый беременный заяц, работник областной налоговой службы (с чем мучительно и неуспешно свыкался вплоть до следующего мерцания), – послушай. Я же тебе рассказывал, что такое может случиться, ты разве не помнишь?»

«Не понимаю, чего нужно, – делала большие глаза Саша, – не понимаю. Ты как вошел в дом? Был в курсе, где запасной ключ? Иваныч сказал? Ты его собутыльник? Вот же сука такая!» – «Не говори скверных слов», – сурово заметил Левкин. «Да пошел ты! Ты кто такой? Насильник? – Она пренебрежительно оглядела его с ног до головы и прыснула со смеху. – Тебе в таком костюме только коров насиловать». – «Ну что ж ты за дура, – взялся он за голову. – Я твой брат Иван».

«Мой брат давно уехал от нас с матерью в другой город. У него там жена и мерзкие сопливые дети. – Саша говорила, глядя серьезными серыми глазами. – Бросил нас ради них. Урод и мудак. Лизы дома нет, она в школе. А тебя я не знаю и потому буду кричать».