Демон на Явони

– Мама! Мама! Ну что ты все ругаешь меня?! Я делаю, что могу…, знаешь, как трудно мне дается твое отсутствие… Как же мне не хватает тебя и наших…

– Ты сам виноват! И это я тебя могу обвинять… Теперь все зависит от тебя! Нужно сделать то, что я говорю, и все вернется. А ты девку загубил, а дитё её не достал! Ты неудачник! Я привела к тебе двух девочек, что ты с ними сделал? Убил их со страху! А надо было запереть и держать до нужного дня! Ты даже ребенка боишься!

– Но они такие чистые и безвинные…, я не могу этого выдержать, они пугают меня своими взглядами – они ни такие, что участвовали в наших оргиях!

– Такие и нужны! Какая польза мне от жертвы нечестивцев?! Только целомудренные, хорошо бы набожные, чтобы в церкви помогали, молитвы читали – я люблю таких!

– Да где же их взять? Ищи…, хорошо, еще раз подскажу: есть одна бабка с внучкой, очень они нуждаются, но скромны и смиренны. Я хочу и ту и другую!… – Роман не был в восторге от таких постоянных разговоров и, более всего, по причине нелюбви насилия над своей личностью, он не переносил, когда ему указывали, что и как делать, ненавидел делать ничего из того, что ему самому не нравилось, но не было ничего чтобы он желал больше, как свою мать!

Третий голос, его собственный внутренний, осторожно вставил пару фраз:

– Почему нельзя все упростить? Почему нельзя принести эти проклятые жертвы, скажем, в подвале дома? Зачем искать капище, тащить туда детей, и именно там убивать их?! Зачем так все усложнять?

Я вообще боюсь всего этого, можно попасться ничего не успев сделать, убитых детей ищут, а я даже из подвала их боюсь вытащить, вдруг кто-то увидит! Я не хочу лазать по этим лесам, болотам, я хочу любить свою мать, как прежде и совсем не верю, что после всего, она вернется во всей красе! Да я попадусь раньше! Да и после всех этих жертвоприношений меня будут искать еще сильнее. Я уже чувствую, как они приближаются… – я не хочу!

– А тебя никто и не спрашивает! Я мать! Я знаю, как и что нужно! Хочешь, чтобы я вернулась в прежней красе, хочешь, чтобы делала все, что тебе нравилось? Хочешь меня?

– Очень…

– Тогда заткнись, нет другой дороги – я тебя веду, и я никогда не ошибалась, и не делай так, чтобы я думала, что ошиблась только однажды – в тебе. Если бы ты не отказал мне в просьбе, все было бы до сих пор…

– Но я не хотел с этим бугаем, я хотел с тобой…

– Чем глубже и больше разврат, тем более расположен дух разврата и тем больше дает наслаждения… Ты отказал ему и он отнял нас друг от друга!… – Роман застонал, переживая разлуку с любимой, настолько громко, что услышавший Олег, укладывающий купленную провизию в багажник «Газели», испугался:

– Рома, что там с тобой?

– Да…, да ударился о ручку…

– Ничего себе ты ревешь! Давай поосторожнее, у меня нет желания тебя на себе таскать…

– Да я просто о маме…, все-таки несколько дней она будет одна…

– Ты ж сказал, что сестра приехала… – На самом деле никто не приезжал, да и сестры не было, но «мать» строго настрого приказала не беспокоиться о себе, сказав, что с ней всегда есть те, кто о ней заботятся, даже лучше, чем сын.

– Это да, но я же сын… Я очень люблю ее…

– Ну это и не удивительно… Ладно, давай запрыгивай, двинем уже, а то никуда до темноты не успеем.

Смысловский жил в Демянске уже скоро, как три месяца, на дворе стояла поздняя весна, но в лесу еще, кое-где снег еще оставался, хотя и почти весь стаял. По словам проводника – это было подходящее время: трава только тоненьким ковриком легла – все видно, ни мошки, почва подсохла, листвы большой пока нет, поэтому солнечным лучам не будут мешать кроны деревьев, только хвойных:

– Половодье уже спало, так что в самый раз.

– А баба Шура эта…, врет ведь… – Олег, застыл, собираясь, было, повернуть ключ в замке зажигания. Какое-то интуитивное чувство тошнотворно отваживало его от этой поездки, а такие фразы, тем более, как эта сказанная утвердительно, будто утверждающий это, знал доподлинно, что и как происходило на самом деле со всеми этими ведьмами, колдунами и прочим:

– А тебе от куда знать?… – Рома посмотрел совсем не присущим ему жестким, даже наполненным жестокостью и нелюдимостью, взглядом черных глаз, поэтому и по выразительной мимике лица, проводник ожидал, что-то наподобие: «Смерд, на колени!», но будучи рода не трусливого, не отводя своих, обрезал:

– Смотри зеньки не обломай!… – Гробовщик сглотнул моментом пробежавшую по горлу колючую слюну и закашлял…

– Я тебе поражаюсь – вроде бы мужик и мужик, а бывает…, ты не язычник случаем? Может шаман какой или ведун. Этих в наших краях, куда-то под землю затягивает, да так, что и дерьма не остается. Ты лучше сразу скажи… Гробовщик… какой нормальный человек пойдет на такую работу? У тебя жена то была когда? А дети?

– Нет… Ни жены не было, ни детей… Я социопат…

– Оно и видно… социопат… – что это?… Ну хорошо хоть не социалист…

– Мне среди людей… посторонних очень тяжело, потому я и нелюдим…

– А-ааа… Это с детства, что ли?

– Типа того… Травма духовная…