Демон-самозванец

— Разницы меньше, чем между жабой и лягушкой. Ну полезай, веселее будет, я тут как раз рассказывал Мюльсу, каким способом эти продукты инцеста с механиков кожу снимают. Как раз вместе и посмеемся, он так забавно бледнеет, будто девица, угодившая в солдатскую баню. Слышали, кстати: поговаривают, будто у такийцев бабы служат наравне с мужиками, в одном строю. Если правда, я к ним при первом удобном случае перебегу.

Темнокожий снайпер, забравшись, потащил за собой лестницу, буркнув:

— Далеко бежать придется, их уже лет двадцать никто не видел на нашем берегу.

— Тут ты прав. Да и что с тех такийцев? Видел я раз утопленника, которого с той стороны вынесло. Почти целый, даже акулы жевать побрезговали. Тонкий какой-то, больше на бабу похож. Это что же за бабы тогда у них? Небось и подержаться там не за что. Но есть еще слух, что косоглазые не просто так перестали сюда соваться, а там, на их берегу, хватает врагов. Теснит их кто-то, да так, что они кого угодно готовы в солдаты забрить. А жаль, вот с ними бы повоевать, война так война, а не это копошение в грязи.

Тутуко, вскинув винтовку к плечу, выстрелил, почти не целясь. Я сидел чуть в стороне, и пороховой дым не помешал оценить результат: всадник, опрометчиво остановившийся метрах в трехстах-четырехстах, дернулся, медленно завалился набок Остальные помчались прочь, поспешно нахлестывая коней. Разумно, ведь по движущейся мишени на такой дистанции попасть очень непросто.

— Я же вам говорил! — осклабился Шфарич.

Снайпер, неторопливо перезарядив винтовку, ни к кому не обращаясь произнес:

— Лента одна, снаряжать ее долго. Ждать надо, пусть ближе подойдут, круг устроят. Тогда и встретить проще, вышка эта как раз на их пути окажется.

— Нас первых бомбами и забросают, — буркнул Шфарич.

— Метателей бомб мало у них, их мне оставляйте, не подпущу.

— Ну-ну, не подпустит он… О! А вот и они! Да твою же мать, сколько их?!

Вопрос не нуждался в ответе, и все молча уставились в одну сторону. Там от горизонта на зеленый ковер пастбища накатывал темный поток конной армии. Трудно сосчитать, но, по-моему, их далеко не триста, к сожалению, куда больше.

Шфарич, закинув в освободившийся от овощей рот порцию неразлучной жвачки, заметил:

— С заводными лошадьми идут, значит, на два делить их можно. Но все равно многовато выходит. Я бы сказал четыре с половиной сотни. Где же они набрали столько…

Звучало пессимистично, и меня будто за язык кто-то дернул чуть сгладить тон его слов:

— Где набрали — неважно, ты мне лучше скажи: где мы их хоронить будем?

Затасканная донельзя шутка здесь была в новинку, даже Мюльс не удержался, фыркнул, Тутуко продемонстрировал белоснежную улыбку зубов на сорок — не меньше, а Шфарич заржал довольным конем:

— Как ты сказал?! Ну и умора! Надо запомнить. Хотя чего запоминать, если помру вот-вот.

— А ты на лбу себе запиши, может, хоть гробовщик посмеется, — буркнул я.

— Да ну, какой тут гробовщик, издеваешься, что ли? Грифы здешние неграмотные, так что пиши не пиши, все без толку.

Далекая конная масса начала растекаться в стороны, истончаясь посредине. Это походило на деление одноклеточного организма. Видимо, оставляют заводных лошадей под присмотр коневодов, в атаку на двух не поскачешь. Не знаю, откуда Шфарич взял цифру четыреста пятьдесят, мне казалось, что там не менее тысячи.

Впрочем, нам что так, что эдак — без разницы. Сомнут в любом случае, слишком несопоставимые силы. И будь у нас даже десяток снаряженных лент — не поможет.

Мюльс поднялся, с лязгом откинул крышку на кожухе пулемета, отвинтил пробку, начал заливать воду из узкогорлого кувшина.

— Прохладная, в теньке держал.

— Закипеть не успеет, — заметил на это Шфарич.

— Много знаешь про пулеметы? Часто стрелял?

— Доводилось.

— Мне больше доводилось.

— Спорим на литр рома, что не закипит.

— Я и так знаю, что теперь не закипит.

— Жадный ты, Мюльс, ром пожалел.

— Просто я не дурак спорить на то, во что совершенно не верю.

Тутуко вновь выстрелил. Похоже, он тупо прицелился в накатывающуюся массу, авось куда-то да попадет. До них не меньше километра, результат, если и был, не заметили.

Я помалкивал. Не до разговоров сейчас. Занимался лишь тем, что поглядывал в сторону поста. Там возле палатки командира осталась единственная лошадь. Всех остальных здешний офицер еще ночью отправил к соседнему посту. Не столько ради того, чтобы спасти животных, а в целях предотвращения дезертирства. На своих двоих убежать отсюда проблематично, местность на километры просматривается. Так что не оставил простора для соблазна.

Но одна лошадка на всякий случай осталась. Не пора ли вспомнить про свой род занятий? Мне ведь уже доводилось воровать жеребца-производителя, так почему бы не умыкнуть эту клячу? Здесь вариантов ровно два: погибнуть в бою или тоже погибнуть, но уже в плену. Судя по всеобщему убеждению, второй куда хуже первого.

Умирать непонятно за что и непонятно где я не подписывался. Ноги надо уносить как можно быстрее, но как это сделать, если все у всех на виду? Даже если просто покину свою позицию — уже возникнут вопросы.

Вот ведь попал так попал…