Демон в полдень (СИ)

— Мы вернулись домой вместе. Наши контракты закончились, но мы так долго пробыли на войне, что понятия не имели, как жить на гражданке. Это было странно — просыпаться каждое утро в своей спальне под звон будильника, а не под зычную команду к подъему. Спускаться в пустынную кухню, включать чайник и, в ожидании пока закипит вода, готовить себе завтрак. А потом есть в одиночестве, тупо уставившись в беспрестанно болтающий телевизор. Приходилось опять учиться всем тем социальным навыкам, которыми обладают обыкновенные люди. Делать заурядные вещи — покупать продукты в супермаркете, сдавать вещи в прачечную, выносить мусор, здороваться с соседями, ходить на работу к восьми и возвращаться домой к семи. Да, — насмешливо хохотнул Хасан, — ты представляешь? Я устроился на обычную отупляющую гражданскую службу! Работал охранником в частной школе. Каждый день смотрел на этих избалованных богатых деток, похожих на меня в детстве, и вспоминал тех детей, которых видел на войне. Похожих на зверьков — тихих, собранных, осторожных. И с пугающе взрослыми осознанными взглядами. Именно их глаза пугали меня больше всего. Потому что дети не должны смотреть на этот мир так — глазами хорошо поживших стариков. С усталостью, пониманием и болью.

А потом Хасан вдруг резко повернулся ко мне и сказал:

— Именно это привлекло меня в тебе. Когда мы встретились в первый раз у тебя был точно такой же взгляд.

Я открыла рот, чтобы что-то ответить, но не смогла произнести ни слова. Но Хасану и не требовался мой ответ. Он вновь отвернулся.

— Мне было тошно от той работы. Мне было тошно от мира, который слишком сильно изменился. А может быть, слишком сильно изменился я. Родителей к тому времени уже не стало. Вернее, отец скончался в тюрьме за полгода до моего возвращения, а мама так и не смогла справиться со своей душевной болезнью, вызванной сначала посадкой отца в тюрьму, а после, его смертью.

Эту историю я уже слышала, а потому не стала задавать вопросов.

— Они были вместе сорок лет. Встретились, когда ей было шестнадцать, а ему двадцать. Через два года поженились. Через полтора года на свет появился Элиза, через три года — я, а еще через пару лет родители решились на третьего ребенка. После суда над отцом мама просто…замкнулась в себе. Она словно отгородилась от всего мира, спрятавшись где-то внутри собственной головой. Я пытался достучаться до неё. Я разговаривал с ней, пытался растормошить и как-то вернуть к миру. Ко мне. Но она не реагировала. Просто сидела сутками возле окна, прижав к груди отцовский шарф и уставившись в одну точку. Я даже кричал на неё. Но она меня не слышала. В итоге пришлось отправить её в больницу, потому что я не знал, как с этим справиться. Как справиться с ней. Да и с собой тоже.

— И где она сейчас? — с замирающим в груди сердцем спросила я. Мне вдруг стало так плохо. К глазам подкатили жгучие слезы, а под ребрами закололо острой болью. Я знала это ощущение потери. Я жила с ним. На самом деле, я семь лет пыталась с ним справиться. С переменным успехом. Бывали дни дерьмовые, когда хотелось просто сунуть голову в петлю. А иногда…не такие хреновые, и вновь казалось, что возможно когда-нибудь всё будет хорошо. Это как на качелях — день плохой, день терпимый, день плохой, день терпимый. Вверх — вниз, вверх — вниз…

— Там же, — устало дернул щекой Хасан, — в больницу. Она по-прежнему ни с кем не разговаривает, ни на что не обращает внимание, и не узнаёт меня. Это практически невыносимо, когда ты смотришь в лицо близкого человека, а видишь в лишь стеклянное безразличие.

Молчание и непривычно приглушенный голос Хасана начинает звучит вновь:

— А потому, когда Тамир появился на моем пороге я даже обрадовался ему. Видеть друга детства, которого вдруг встретил через много лет и обрел в нем боевого товарища было странно. Но эта неожиданная встреча странным образом воодушевила меня. Мы посидели, выпили, вспомнили прежние времена. А потом, оглядев родительский дом, который я заметно запустил, он вдруг предложил мне уехать вместе с ним и Гаспаром. Причем не всего лишь в другой город, а в другую страну. И не просто жить, а заниматься… Ну, скажем так, определенного рода деятельностью.

Хасан покосился на меня. Я ответила хмурым взглядом.

— Ладно, скажу прямо. У Тамира был знакомый, который занимался сбытом краденных машин. Наша задача заключалась в том, чтобы перегонять эти машины после перекраски для перепродажи. Знаю, звучит не очень увлекательно.

— Звучит так, как будто твой друг подписал тебя на совершение преступления по предварительному сговору лиц, — отозвалась я, не отводя взгляда от Хасана. Того Хасана, который вдруг начал открываться мне с неожиданной стороны. С человеческой стороны. Как выяснилось, она у него имелась. Это было неожиданно. Все равно, как если бы с тобой вдруг заговорил крокодил и сообщил, что у него депрессия. — Кажется, так это формулируется в судебных приговорах.