Демонология Сангомара. Наследие вампиров

Взвыв, Хорд скакнул к воину, который уже спешился, лишенный копья. Однако тот оказался быстрее. Он ловко извернулся от атаки, а рука его неумолимо взмахнула мечом. Пролетев мимо, оборотень упал на землю — и уже не встал. Ему глубоко рассекли бок, так силен был седовласый воин, так стремителен. Кровь волка окропила холодную грязную землю. В предсмертных судорогах Хорд, на теле которого еще виднелись голые проплешины, втянул воздух. Желтые глаза закрылись — и он последовал за своими детьми, братьями и отцом во тьму.

— Спасибо, отец, — произнес перепуганный Лео, к которому начинали возвращаться его самоуверенность и тщеславие.

Однако подоспевший на выручку Филипп ничего не ответил. Он только взглянул на сына холодным взором, в котором умело укрылось разочарование. Затем, вытащив из бока павшего огромного волка копье, он поспешил в глубь поселения, где его воины добивали оставшихся оборотней.

Все закончилось очень быстро.

Малых детей, как и женщин, стариков и мужчин, закололи до того, как многие из них обратились. Некоторые успели укрыться в жилищах. Но в конце концов все пали под сплоченным натиском копий и мечей. Со стороны отрядов графа Тастемара погибло всего десять гвардейцев — ничтожно малое количество по сравнению с двумя сотнями оборотней.

Когда солнце поднялось над восточными холмами, тихая смерть уже обосновалась в поселении. Меж домов лежали горы трупов. Густую звериную шерсть трепал налетевший осенний ветер, который также гнал по небу черную тучу. Не ушел никто: открытая местность давала хороший обзор; копья, мечи, стрелы настигали беглецов до того, как те успевали скрыться.

— Милорд, что делать с телами? — спросил Жель Рэ.

— Сжечь, — мрачно ответил Филипп, ощупывая глазами каждого убитого. — Вместе с деревней.

Рыцарю еще не доводилось лицезреть вервольфов воочию, поэтому на полуобращенных мертвецов он глядел в суеверном ужасе. Эти искаженные лица, когда глаза еще человечьи, а нос и пасть уже звериные; эти вывернутые наружу конечности, будто человека поломало в нескольких местах; эти нагие женщины, странно изогнутые, — их побоялся бы коснуться даже отъявленный мерзавец… Сэр Жель Рэ кивнул, затем передал приказ графа дальше, а сам же вернулся к своему умирающему коню, чтобы выразить почтение: он не позволил оборотню добраться до своего седока, бил копытами, кусался. Животное хрипело, пытаясь поднять мощную шею, но силы его были на исходе…

* * *

Спустя еще четыре дня

Вороньим пером Уильям почесал себе нос, затем поглядел сквозь неплотно задвинутые шторы на мрачный осенний Брасо-Дэнто. Отобранные письма были почти готовы, поэтому он раздумывал, чем займется дальше. А пока перед ним покоился большой, прошитый уже пожелтевшими нитями журнал, куда он сейчас вписывал сведения по проездным сборам из поселений.

Чуткий слух уловил любимые шажки: осторожные, легкие, будто парящие. Тяжелые дубовые двери отворились, и в проеме возникла Йева. Уильяму показалось, что в кабинете стало гораздо светлее от сияющего вида графской дочери, от ее медной копны волос.

— Прекращай здесь сидеть, пойдем прогуляемся, пока погода не так плоха.

Ее изящные белые ручки обвили шею Уильяма, и она поцеловала его в щеку.

— Погоди, мне еще немного осталось. Не годится бросать работу на половине.

— Говоришь как отец, — шутливо проворчала она. — А бросать женщину посреди ночи, чтобы разобрать письма, которыми можно было бы заняться утром, — годится?

— Да, — весело оскалился Уильям.

— А называть меня спросонья Вериателью? — В глазах Йевы мелькнула обида.

— Извини, она мне приснилась, снова.

— Я так и поняла…

Посреди ночи графскую дочь разбудило невнятное бормотание. Поначалу она вслушивалась в этот странный шепот, который издавал Уилл, лежа рядом под одеялом, но, ничего не разобрав, принялась будить его. Приоткрыв глаза, он неожиданно поглядел на Йеву с такой нежностью и любовью, что сердце ее сразу же затрепетало, как у птички. Никто и никогда на нее так не смотрел… Однако стоило ей услышать имя демоницы, как улыбка ее погасла. А затем затуманенный взгляд Уильяма прояснился, выражение лица поменялось, и он очнулся от навеянной дремоты, взглянув на Йеву привычным, своим чистым взором — будто сердце его никогда ее и не любило.

— Жаль, что у Брасо негде уединиться… Я уже соскучился по Вериателюшке. Дай мне дописать письма, я же обещал твоему отцу, а после прогуляемся. — Уильям тяжело вздохнул, вырвав ее из мрачных дум.

Йева молча убрала руки с его шеи, поджала губки, а затем и вовсе чинно удалилась из кабинета. Уильям еще не был искушен жизнью, поэтому не ведал ни про женскую ревность, ни про обидчивость. Он так и не понял, что только что задел ее лучшие чувства. Невдомек ему было, что его странная чистая любовь к демонице вызывала у графской дочери никак не понимание, а раздражение.