Дэмономания

Того заведения, «ММ», конечно же, больше не существует; шагая по городу, Бо в этом уверился. Оно навсегда стало выдумкой, какой его и считало большинство людей. Силы меняют маски, поэтому истории, которые они творят, а мы разыгрываем, тоже должны меняться. Бо шел дальше, мимо Мэдисон-сквер, и наконец подошел к претенциозному старому зданию из бурого песчаника на Двадцать Пятой Восточной за Лексингтон-авеню (единственный безымянный район на Манхэттене), где располагались офисы литературного агентства «Астра», сиречь квартира и заваленная книгами спальня Джулии Розенгартен, литературного агента и — давным-давно, когда Бо жил в этих местах, — любовницы Пирса Моффета. Бо познакомился с ней в «ММ», куда она пришла уже после того, как рассталась с Пирсом, и стала одной из первых, кого раскрывшиеся глаза Бо увидели доподлинно.

«Что-то произошло в Преисподней, — писала в ту минуту Джулия Розенгартен в длинном желтом блокноте, сидя за письменным столом. — Древнее зло разбило свои путы, — она подумала, зачеркнула “путы” и написала “узы”, — и угрожает поглотить весь мир». Слово «поглотить» ей понравилось: кажется, ей в жизни не доводилось его писать. «Темный удел, идущий из былых времен, объединил судьбы страдающего аутизмом мальчика из маленького городка в штате Мэн, генерального директора гигантской военно-промышленной корпорации, увядающей кинозвезды и смотрителя в отделе ядовитых змей нью-йоркского зоопарка». Она услышала шаги на дальней лестнице и немного удивилась: редко кто нарушал по будням ее уединение; должно быть, кто-то из жильцов опять не закрыл входную дверь. Древнее зло. Безымянное древнее зло. «В одиночку, не зная друг о друге, они сражаются за спасение собственных душ — и души всего мира».

В дверь тихо и вежливо, но все же отчетливо постучали. Слово «мир» повторяется. А что это за «душа мира»? О таком только Бо Брахману известно.

Она открыла дверь и увидела его:

— О господи. Я только вот о тебе думала.

— Привет, Джулия.

— Что случилось? — Бо никогда прежде ее не навещал.

— Джулия, можно зайти? Я ненадолго.

— О господи, заходи, конечно.

Она шагнула в сторону и словно бы его взглядом окинула беспорядочное жилище — стопки переплетенных гранок, яркие обложки любовных романов и фэнтези, рукопись о безымянном древнем зле, к которой Джулия писала рекламную аннотацию; она рассчитывала подзаработать на этой книжке деньжат и с приходом Бо устыдилась, неизвестно чего больше — книги или денег.

Он позволил ей приготовить для него чай, а предложенный хлеб съел неторопливо и с видимым наслаждением; воздержанность Бо всегда казалась некой стыдливою отрадой, хотя он ничего подобного не изображал — это для Джулии было отрадой сидеть рядом с Бо.

— Сколько лет, сколько зим, — вздохнула она, хотя нельзя сказать, чтобы они вовсе не общались: ведь она звонила ему в страхе и тревоге той сентябрьской ночью, когда поднялся страшный ветер (в ту ночь она сделала несколько звонков, и вскоре ее поразил месячный телефонный счет).

— Куда ты собираешься, Бо? Далеко?

— Не знаю. Может быть, недалеко. Не знаю.

— На побережье? Думаешь встретить ребят?

— Не могу сказать, Джулия. Я не знаю.

То, что Бо отправляется в путь, было для Джулии Розенгартен важным знаком.

Однажды летом, уверив себя, что она увидит начало нового мира, совершенно не схожего с тем, в котором родилась, Джулия сидела на скале над морем в Монтоке[468], дожидалась, когда же из синих вод поднимется Древний Град, и наслаждалась не только великой возможностью, но и своим даром воображения, который мнился Джулии немалой силой. Бо объяснил, что речь не о возможности, а неизбежности: град со дна морского не всплывет, но в мир явится нечто малое и незаметное — как будто одно из миллиона таких же событий, однако не схожее с прочими; случись оно у тебя во дворе, ты его вряд ли заметишь, но это не значит, что смотреть и ждать не нужно.

— Что мне делать, Бо? Если я могу помочь, то сделаю, что смогу.

— Рассказывай истории, Джулия.

— Эх, блин, — сказала она беспомощно. — Ну ни фига себе.

Когда Бо говорил о ее редакторских занятиях, звучало это так, словно она выбрала свою работу, чтобы помочь всему миру, и ей становилось как-то неловко, тем более что, по словам Бо, на ней лежала большая ответственность — ведь мир, в конце концов, создан из историй.

— Разные есть истории, — говорил Бо так, словно Джулия хорошо это знала. — Одни — ну, как обои или шоколад. Иные же подобны хлебу и крыше над головой. Бывают времена, когда люди очень нуждаются в них, а значит, кто-нибудь должен их рассказывать. Опасно, когда нет таких людей.

— Кто их теперь рассказывает, — не то пробормотала, не то спросила Джулия. — Кто.

— Их не только рассказывают. Думаю, что, когда в них есть нужда, они объявляются и в жизни, и в мире. Газеты и ТВ подают их как подлинные события — вот тогда-то они и происходят.

— Что же это за истории?

— Их мало. Думаю, что сейчас — только одна.

— Всего одна?