Дэмономания

— Хотя ее рассказывают на тысячу ладов, — прибавил Бо. Закрыв глаза, он принялся перечислять или пересказывать: — Кто-то потерялся, что-то потерялось, его нужно найти, пробудить или спасти. Женщину, мужчину, а может, ребенка. Или не человека, а зверя или камень, что-то из твоего хозяйства или из семейного наследия, ценное или всего лишь привлекательное и совершенно необходимое. Иногда ты это обретаешь. А иногда — что бы ты ни искала, но находишь иное: то, о чем все время знала, но узнать не могла.

— Прямо на своем же дворе.

— А может, ты сама потерялась и ждешь, когда тебя разыщут, или пытаешься найти обратный путь, или ключ, или.

— Но ты найдешь обязательно?

— Нет. Иногда ничего не выходит — значит, надо рассказать историю и об этом. Может быть, ты отправишься в опасный путь, хотя другие не считают его опасным, даже и путешествием не считают; может быть, ты опустишь руки и вернешься. А может, вообще не осмелишься покинуть дом. Ты отказываешься, и стыдно тебе ужасно, и гложет вина, и ты ищешь утешения, и в этих поисках все же находишь утраченное.

— Ну, это еще ничего, — сказала Джулия.

— А иногда — лучше бы ты и не находила. Тогда ты становишься, как те люди на улицах — на улицах каждого города, — которые толкают перед собой тележки или сломанные детские коляски, набитые всякой рухлядью. Такое бремя. Они каждый день находят утраченное, находят самое важное, и прячут его, и движутся дальше, и снова находят, и чуть погодя опять. И еще.

— О господи.

— Может быть, к таким людям и обращена эта история в первую очередь; они первые, кому выпадает бремя. Может быть, миру всегда нужен такой человек — или несколько.

— Им, должно быть, тяжело, — сказала Джулия и обвела взглядом толстые стены.

— Тяжело, — согласился Бо. — А представь, что твоя задача — найти не что-то, а кого-то, да еще того, кто сам ищет, а значит, смотрит в другую сторону, не может обернуться и увидеть тебя.

— Как ты это все придумываешь?

— Если бы я это придумывал, — засмеялся Бо, — то я бы, наверное, знал как. Но это не я.

Как всегда, не понять было, говорит ли Бо то, что думает, — о том мире, в котором Джулия (большей частью) жила, или о другом, с ним схожем. Она задумалась о книгах, которые продала или пыталась продать; многие как раз ее окружали, взгляд Бо скользил по обложкам и заглавиям, и она подумала — что за черт, большинство из них как раз о том самом; но, кажется, такие книги никому не станут ни пищей, ни кровом, да и не нужно их столько; так чем же она тут занимается?

— Может быть, сейчас нужно найти правильную историю о том, что утрачено.

Это произнесла Джулия. Каждому, кто достаточно долго жил рядом с Бо, случалось вдруг говорить то, что он за секунду до этого говорить не собирался и понятия не имел, что хочет этим сказать и что это значит. И с Джулией такое было не впервой. Знакома ей была и та печаль, которая появлялась в обществе Бо и оставалась после его ухода, но также и радость от того, что он побыл рядом; печаль, возможно, принадлежала самому Бо, хотя Джулия ощущала ее как собственную; печаль, которой подходило слово «утрата». Но и «обретение».

Глава третья

В ту ночь Пирсу приснилось, что Роз рассказывает ему, как она сбежала и как ее спасли.

«Сбежала, — рассказывала она. — Я видела, как они, все остальные, пошли неверной дорогой, среди холмов; их было так много. Не знаю, может, они меня даже искали. Я долго шла одна. Потом меня заметили другие люди, стали тыкать в меня пальцами и звать; а я испугалась. Но они подошли поближе, и я увидела, что они добрые. Они долго говорили со мной, может быть, несколько дней, и я все понимала. Погода была такая ясная, никаких дождей. Спрашивали, хочу ли я пойти с ними. Говорили — с ними я буду в безопасности; и я знала, что это правда».

Пирс слушал ее — и одновременно видел среди тех людей, хотя и не был одним из них; но как-то видел. Отдохнув, они двинулись дальше, и она пошла с ними, и путь лежал куда-то вверх, где воздух чист и ясен. Она собирала с ними пропитание и дрова, иногда помогала нести детей, большеглазых спокойных ребятишек, — они обхватывали ее талию ногами и прижимались щекой к ее щеке. Мы взойдем по этому гребню под сень тех дерев, приговаривали они; а потом стар и млад, все обретенные друзья, прошли под раскидистыми, высокими и спокойными деревьями с красной корой, и далеко внизу их взорам открылось море.

Он проснулся в своей литлвиллской кровати задолго до рассвета; лежал, согретый теплом приснившегося солнца, и не шевелился, боясь растерять обретенное. Он вдруг понял, как все исправить. Он проснулся с сознанием, как выправить все, от этого мига и в прошлое. Надо задать ей один-единственный простой вопрос — тот, который он не задавал никогда.