Наконец, но не в последнюю очередь, политическая идентичность и ее мобилизация как для свержения постсоветских авторитарных режимов150
, так и для их сохранения151 представляет собой побочный продукт социального конструирования в еще большей степени, чем нормативный идеал «хорошего Советского Союза». Формы его использования можно рассматривать как побочные продукты борьбы элит, а разрешение этих конфликтов по принципу «игры с нулевой суммой» почти не оставляет простора для альтернативных оппозиционных идентичностей: последние либо кооптируются в возглавляемые режимом «выигрышные коалиции», либо эффективно изолируются. Россия может служить примером обоих этих вариантов. С одной стороны, этнические и региональные идентичности, которые субнациональные элиты в 1990‐х успешно мобилизовали в политических целях152, в следующем десятилетии утратили свое значение из‐за ослабления этих элит и их интеграции в «вертикаль власти»153. С другой стороны, потенциал гражданских и культурных идентичностей, столь заметно проявившийся в ходе волны массовых протестов 2011–2012 годов, после развязанных режимом кампаний «культурных войн» серьезно ослаб154. В то же время, когда исход этих конфликтов носит иной характер, существует возможность эффективной мобилизации внешнеполитических идентичностей, пример тому – события в Украине и Молдове155. Но и этот феномен – как в постсоветской Евразии, так и в других регионах – также можно рассматривать не как источник динамики политических режимов, а как ее следствие.Подведем итог: возвращение акторов в анализ динамики постсоветских режимов не только ставит под сомнение зацикленность на роли внеэкономических структурных факторов при объяснении этих процессов, но и создает совершенно иную картину. Государственное насилие, «наследие прошлого» и идентичности – это явления, во многом обусловленные интересами и сознательным выбором политических акторов, стремящихся к максимизации своей власти, а исход их конфликтов зачастую имеет большее значение, чем сами эти факторы. Смена фокуса исследовательской повестки может помочь объяснить, почему в некоторых странах структурные факторы имеют большое значение для динамики политических режимов, а в других – не имеют. Кроме того, эти соображения весьма актуальны для постановки следующей научной задачи.
Еще одной особенностью пессимистического консенсуса среди исследователей постсоветской Евразии является имплицитная убежденность специалистов в том, что нынешние политические режимы в этом регионе сохранятся на неопределенно долгий срок. Предполагается, что страны, развивающиеся в рамках модели «плюрализма по умолчанию», будут и дальше беспомощно барахтаться, не продвигаясь существенно ни к демократии, ни к авторитаризму, а модель «повелителя мух» предусматривает, что автократ, захвативший и узурпировавший власть, сохранит ее до конца своих дней. С фактической точки зрения эти допущения, возможно, справедливы, но они практически не оставляют места для анализа источников дальнейшей смены политических режимов, что отчасти напоминает провалы советологов, ставшие результатом пессимистического консенсуса 1970‐х.
На первый взгляд структурные факторы сегодняшнего дня не оставляют особых шансов на демократизацию в постсоветской Евразии и других регионах. Международная обстановка, как и во времена пессимистического консенсуса 1970‐х, выглядит весьма неблагоприятной для ограничения автократии (не говоря уже о переходах к демократии). Перспективы устойчивого экономического роста в России и некоторых других постсоветских государствах выглядят в лучшем случае сомнительными, особенно после завершения нефтяного бума 2000‐х. Но как долго просуществуют эти условия и как они могут повлиять на сохранение авторитаризма? Вместе с тем неизбежная смена политических лидеров постсоветских персоналистских авторитарных режимов повышает риски потери равновесия. Эти риски подпитываются низкой вероятностью передачи власти по наследству156
: история успеха династического правления семьи Алиевых157, вероятно, так и останется исключением в постсоветской Евразии. Более того, неизбежный процесс смены поколений всего населения, скорее всего, усилит эти риски в связи с растущими в рядах российской молодежи требованиями создания альтернатив политическому статус-кво и в связи с ее радикальным отличием по образу жизни от поколения «дедушек», которое правит страной без помощи интернета и рассматривает его как источник политических угроз158. К тому же, несмотря на все усилия пропаганды, привлекательность «хорошего Советского Союза» как ретроспективной нормативной модели со временем будет падать.