Демонтаж патриархата, или Женщины берут верх. Книга для мужчин

Отношения между ними не были простыми: ревность, вспышки страсти, разочарования. Ночью Элеонора писала ей:

«Что бы я сейчас ни отдала, чтобы поговорить с тобой, чтобы слышать сейчас твой голос. Все эти маленькие радости: погладить твои волосы, увидеть тебя. Вот о чем я думаю сейчас».

У них бывали резкие споры с Хик. Элеонора потом оправдывалась:

«Дорогая, представляю, как ты себя сейчас чувствуешь. Быть со мной не просто. Дорогая, я тебя безумно люблю. Мне жаль, что мой дурацкий темперамент делает тебя несчастной. И мне жаль, что твой темперамент тоже причиняет тебе боль. Но у нас были счастливые годы, так что плохие времена должны быть забыты».

Но у Элеоноры было слишком мало времени для нее. Хик чувствовала себя старой. Или, вернее, думала о том, что становится старой. Как многие одинокие женщины, старалась ни от кого не зависеть. Она тосковала целый день, ожидая вечера, когда ей позвонит та единственная женщина, с которой она хотела быть вместе.

Элеонора оправдывалась:

«Даже если бы мы жили вместе, нам все равно приходилось бы разлучаться. Нам не надо на это жаловаться. Но я очень скучаю без тебя и чувствую себя одинокой. Дорогая, я безумно хочу к тебе. Ты даришь мне больше счастья, чем можешь себе представить. Как чудесно сознавать, что ты любишь меня так же, как я люблю тебя».

Уехав к друзьям в Сан-Франциско, Хик писала Элеоноре:

«Бывают моменты, когда я скучаю по тебе так, что это можно приравнять к физической боли. Сегодня я пыталась представить себе твое лицо, чтобы вспомнить, как ты выглядишь. Поразительно, что даже самое дорогое мне лицо может стираться из памяти, если разлука затягивается. Яснее всего я представляю твои глаза и читаю в них легкую улыбку. И я ощущаю, как мои губы касаются уголка твоих губ. Я думаю о том, что мы будем делать, когда я вернусь, о чем мы станем говорить. Знаешь, я горжусь нами!»

Элеонора Рузвельт боролась за равноправие женщин и темнокожих американцев. Но потерпела поражение в борьбе против линчевания. Депрессия, вспышки расового насилия, фашизм в Европе придали уверенности белым расистам в Америке. Ку-клукс-клан окреп, появилось новое поколение ночных убийц. Лидеры Юга отстаивали принцип сегрегации, поэтому сохранялась атмосфера, в которой за публичное линчевание никого не наказывали. Местная полиция даже не искала линчевателей.

Элеонора требовала, чтобы федеральное правительство вмешалось. В январе 1934 года в Конгресс был внесен законопроект, который требовал призывать к ответу местные власти, если они не в состоянии защитить своих граждан. Законопроект гарантировал право на справедливое правосудие всем вне зависимости от расы. Если участники суда Линча не понесут наказание в течение месяца, федеральные власти получают право вмешаться.

Судьба законопроекта зависела от позиции президента. Франклин Рузвельт отказывался говорить на эту тему. Даже на пресс-конференциях в ответ на прямой вопрос корреспондентов отвечал: «Без комментариев». Несколько случаев убийств озверевшей толпой заставили его назвать закон Линча формой группового убийства. Но Рузвельт все равно не захотел ссориться с южанами.

– Я не выбирал инструменты, которыми должен работать, – объяснял он в своем кругу. – Южане по принципу старшинства руководят важнейшими комитетами сената и палаты представителей. Если я сейчас выйду с законопроектом против суда Линча, они блокируют принятие любого законопроекта, необходимого для того, чтобы спасти Америку от краха.

В конце концов он распорядился отозвать законопроект. Элеонора была возмущена. Но Рузвельт не сердился на жену за резкость ее высказываний, потому что знал, что чаще всего она права, и редко пытался ее остановить. Однажды он ей сказал:

– Леди, это свободная страна. Говори то, что думаешь. Я всегда вывернусь. Весь мир знает, что я не в состоянии тебя контролировать.

Элеонора часто посещала женские тюрьмы. Однажды она уехала из Белого дома очень рано и не предупредила мужа, куда направляется. Когда Франклин осведомился, где первая леди, секретарь ответила:

– Она в тюрьме.

– Меня это не удивляет, – заметил Рузвельт. – Но за что?

Элеонора училась летать, хотела стать пилотом. Она была смелой женщиной. Ничего не боялась ни в жизни, ни в политике. Но не очень ладила со свекровью. Не понимала, почему Франклин не желает построить дом для своей семьи, а остается в материнском особняке. Здесь ей было не по себе.

Она писала подруге о своей жизни с Франклином:

«Как странно, что после всех этих лет я здесь, как чужая. Не думаю, что и дети испытывают какие-то чувства к дому, где мы живем, ведь им здесь ничто не принадлежит. Я часто думаю о том, как глупо мы распорядились своей молодостью. Какая жалость, что нельзя заново прожить свою жизнь. Но по крайней мере можно предостеречь детей от повторения своих ошибок».

Свекровь пыталась воспитывать внуков на свой манер. Если что-то не ладилось, во всем обвиняла невестку.

Однажды Элеонора сказала накануне президентских выборов:

– Не думаю, что это будет катастрофа, если Франклина не переизберут.