Демоны без ангелов

Стекло со стороны водителя опустилось, и Федор Басов увидел Руслана Султанова. Весть о том, что его выпустили из-под стражи под залог, уже успела облететь город – от двора к двору, от скамейки к скамейке, где собирались бабки.

– Открой, – Руслан Султанов говорил по-русски без малейшего акцента, он родился и вырос в Новом Иордане. Но сейчас (да и тогда, что лукавить?) это самое отсутствие акцента и эта дорогая сверкающая тачка, эта уверенная и небрежная манера держать себя весьма раздражали Федора Басова. Он вспомнил, каким растерянным, убитым, а потом гневным был Султанов там, в кафе. Он не ожидал, что Машка так при всех его приложит. Казалось, что тогда он разом ослеп и лишился дара речи.

Но сейчас он выглядел совсем иначе. Месяцы, проведенные в камере, словно никак его не задели. Но того, кто в то утро задержал его по подозрению в убийстве, он узнал сразу.

– Открывай, что застыл.

Федор Басов смотрел на него из своей стеклянной будки охранника. Потом медленно, очень медленно потянулся к кнопке. Шлагбаум поднялся.

– За покупками на ночь глядя?

Руслан Султанов проехал, не отвечая.

Нет, все-таки остановился.

Из открытого окна джипа вылетела сложенная самолетиком пятисотенная купюра.

– Это тебе на чай. За то, что по ночам не спишь и встаешь рано.

Федор Басов в черной форме охранника, в своих шнурованных ботинках, как медведь из берлоги, вывалился из стеклянной будки.

Целую минуту они пялились друг на друга.

– Драться тут я с тобой не стану, – хрипло сказал Султанов. – Тебя уволят. А потом скажут, что я это из мести. Отомстил тебе за то задержание.

– Гулять тебе недолго, все равно скоро обратно посадят.

– Тюрьма не самое страшное место.

– Подними деньги.

Руслан Султанов, положив руки на руль, смотрел на него, потом нажал на газ. Джип, взвизгнув резиной, развернулся на пятачке и выехал со стоянки, вдавив колесами купюру в асфальт.

В эту ночь в душной спальне богатого дома сон бежал от супругов Финдеевых. За окном шумел ветер, и легкое летнее двуспальное одеяло казалось слишком тяжелым.

Они лежали в темноте, Оксана Финдеева придвинулась к мужу, прижалась к его боку. Жар тела. Она уже и забыла, что это такое. А он не напоминал ей.

В доме стояла тишина. Дочка Женя спала наверху в детской. Дочка Шуша, возможно, тоже спала в своей комнате или, скорее всего, болтала по телефону – с подругой или с мальчиком. У старшей дочери появился мальчик, так с некоторых пор стало казаться Оксане.

И прислуга спала, и темный сад спал. И только они с мужем Михаилом не смыкали глаз в ночи.

Оксана теснее прижалась к мужнину боку. Как это у них начиналось? Кто первый дарил поцелуй другому? Кто из них больше хотел другого? Ведь они зачали Женьку на такой же вот кровати, а потом вдвоем ездили на тот чертов северный полигон и даже в той затхлой гостинице, ледяной от холода, любили друг друга.

Куда все это ушло? Может, она сама во всем виновата? Она коснулась груди мужа. Раньше он, он всегда начинал первый эту игру – целовал ее, потом касался груди.

– Голова раскалывается, – Михаил Финдеев закряхтел. – Давление, что ли, скачет?

– Дать тебе таблетку?

– Пожалуй, – он отвернулся на другой бок.

Оксана включила лампу и встала. Проплыла в ночной рубашке по коридору, отыскала таблетки от головной боли в аптечке. Все тихо, а голос его лжив.

Он ей изменяет, изменял… И кажется, знает… знал, что она тоже знала об этом.

И нет уже никакой тайны. Это отчуждение, эта холодность, эта ложь в постели. И раньше, до ее поездки с Женькой в клинику к доктору Кюну, и сейчас, по возвращении.

Ложь и притворство. Измена. Болезнь ребенка. Жизнь под одной крышей в достатке.

– Миша, можно тебя спросить? – Она вернулась с таблетками и чашкой воды.

Он похрапывал. Притворялся.

– Что? Таблетки? Не надо, я, кажется, и так уже засыпаю.

– А ты проснись, Миша.

– Что?

– Надо поговорить. Как жить будем?

Он повернулся на спину. В свете ночника его лицо казалось старым, покрытым глубокими морщинами.

– Нормально. Ты с Женюркой вернулась из-за границы. И я счастлив. Хоть и в клинике не помогли, но вы дома, мы все вместе.

– Я не о том, – она стояла на коленях в кровати над ним. – Как мы с тобой жить будем?

Он смотрел на нее, а она глядела на него и думала, что с этим человеком она провела двадцать лет, родив ему двух дочерей. Потом он приподнялся на локте, придвигая свое лицо ближе к ней.

– Я тут как-то в твое отсутствие беседовал с отцом Лаврентием.

– Я слышала, его арестовали за убийство девушки.

– Уже отпустили. Это какое-то нелепое недоразумение. Он умен, я бы даже сказал, мудр этот парень, несмотря на свой возраст. Я в церковь к нему завернул на строительство посмотреть, мы же туда в честь выздоровления Женьки тоже жертвовали. Я его о жизни потом спросил. Нужны ли перемены?

Оксана склонилась к самым его губам и прошептала:

– И?

– Он посоветовал оставить все как есть.

– Как есть?

Оксана снова выпрямилась, потом неуклюже повернулась, отодвигаясь в кровати от мужа, и легла на свою подушку. Говорят, что в пьесе текст не важен, важен подтекст, то, что между строк и в паузах.

– Значит, оставить все как есть?