Демоны Дома Огня

– Ада Аркадьевна, ведь это не шутка. И, согласитесь, все очень походит на месть. Четверым парням перерезали горло, вырвали сердце. В разных обстоятельствах, по разным адресам в Петербурге и всего за одну неделю. Вы знаете, какой силой нужно обладать, чтобы без хирургических инструментов удалить сердце? А органы именно вырваны, грудину проломили пальцами. Никто не видел нападавшего или нападавших, – поправился Гатчинский, пытаясь быть объективным. – А директору интерната в Выборге отрезали уши и язык. Его чудом спасли. И он, несмотря на все затруднения, дал показания. Нет ничего правильного в том, что тогда, восемь лет назад, в Выборге, он покрывал преступников, один из которых его сын…

Ада слабо махнула рукой:

– Я не помню тех, кто со мной… сделал со мной… – И, поймав себя на том, что ей до сих пор трудно произнести это слово вслух, четко выговорила: – Тех, кто насиловал меня. Понятия не имею, был это один человек или несколько.

– Все ты помнишь! – резко навалился на стол и приблизил к ней свое лицо Гатчинский. Он больше не казался добряком, лоб его перерезала жирная складка. – И тогда помнила. И сейчас помнишь. Из тебя вытянули бы показания, но пожалели тебя, дуру. Думаешь, ты кого-то обманула своей амнезией? Тут помню, тут не помню? А пацанов отмазали, потому что папочка-директор постарался, за сынка своего заступился, а заодно и за всю честную компанию. И опять же, живая ты была, не мертвая!

Живая… Ада будто снова почувствовала бинты на лице, на руках, на всем теле. Кожа или то, что от нее осталось, чесалась нестерпимо, а у нее не было даже одного-единственного незамотанного пальца, чтобы забраться под повязки и поскрестись от души. Она неуклюже водила по бинтам на лице спеленатыми руками, чем только разжигала зуд. И почему за мертвецов вступаются больше, чем за живых?

– Сама ведь от претензий отказалась! – брызгал слюной ей в лицо Гатчинский. – А теперь настало время? Месть – блюдо, которое едят холодным?!

– Подают холодным, – поправила его Ада. – Никого не обязывают его есть.

– Нашла любовника, криминального авторитета? Пожаловалась? – наседал Гатчинский. – Четыре трупа. И один – навечно урод! А тебе все равно?

«И я навечно урод», – хотелось ответить Аде. Но она сказала:

– Нет у меня никакого любовника.

– Да на тебе написано, что ты чья-то девка! – метнул на стол ручку Гатчинский.

Ее не пугал гнев следователя. Она думала об Ашере. О том, что она не называла ему имен. И ее совесть, в общем, чиста. Совершено нечеловеческое преступление, за гранью понимания. Может, оттого ужас, застывший на лицах убитых, казался искусственным, словно и не было преступления, а эти люди лишь статисты, которых разложили в нелепых позах для съемок. Не мог Ашер участвовать в этом… Не мог сам перерезать горло, вырвать сердце. И в то же время она была уверена: Ашер, и только Ашер мог это сделать.

– Орудие убийства – непальский нож. С искривленным лезвием. Настоящий тесак для убийства, – услышала она вдруг ворвавшиеся в уши и в мысли слова Гатчинского. – Видели вы где-нибудь такой нож? – Его голос, вновь заскучавший от выполнения необходимых служебных обязанностей, настойчиво, уже во второй раз задавал этот вопрос. Перед Адой легла фотография ножа. – Такой нож? – снова повторил Гатчинский.

Да, нож был похож. И в то же время он был не таким, как тот, что лишь на мгновение мелькнул перед глазами Ады. Она не могла бы объяснить, в чем различия. Но нож Ашера был другим. Ада постаралась вспомнить… На нем была кровь. Хоть в тот момент он и был чистым. У Ады не возникало сомнений – этим ножом убивали. И его рукоятка из красного дерева была отполирована именно рукой Ашера. А этот ножик на фотографии выглядел как экзотический сувенир, преодолевший таможенные барьеры.

– Никогда не видела подобного ножа, – твердо произнесла Ада, держа фотоснимок обеими руками.

По дороге домой она купила пачку сигарет. Ада не курила, даже Ашер с его вечным сигарным дымом не смог подбить ее на это. Но сейчас она чувствовала – надо затянуться. Вот просто надо. Необходимо. Нет, даже так: сейчас для нее сигарета – вещь первой необходимости. У ларька растерялась – не знала, какие сигареты выбрать. Знала только, что с ментолом брать не следует. Табачная индустрия здорово набрала обороты, могла удовлетворить любые запросы мужчин, женщин, наверное, даже младенцев, судя по мультяшной раскраске некоторых пачек. Ада выбрала классический синий «Винстон».

Сидя на подоконнике и пуская дым в форточку, Ада дрожала от страха, слезы катились по щекам, будто питерский дождь проник в комнату. Тряслись руки, дрожали пальцы, когда она чиркала спичками, чтобы поджечь очередную сигарету (зажигалку, как некурящая, Ада купить не догадалась). На языке скапливалась горечь, во рту набиралась противная слюна, но Ада смолила, не переставая. И, только выкинув в форточку пустую смятую пачку, она очнулась.