Демоны острова Пасхи

– Конечно же, есть, – Мауна положила голову к нему на плечо. – Ты очень умен, но твой ум – мужской. Мужчины думают по-иному, чем мы, женщины, и мир видят иным, чем видим его мы. В детстве мне всегда было смешно смотреть, как отец лепил кувшины из глины. Он брал кусок, примеривался к нему, разглядывал со всех сторон, нюхал и даже пробовал на вкус; затем долго размышлял о чем-то и только после этого начинал делать кувшин. Так вы, мужчины, относитесь и к окружающему вас миру: вы разглядываете его, примериваетесь к нему и пробуете на вкус, чтобы потом изготовить из него нужные вам вещи. Мир для вас – заготовка на будущее. Совсем не так оцениваем мир мы, женщины: нам надо, чтобы от него была польза сейчас, мы готовы взять то, что он нам дает, и приспособить это для себя; нам нужно взять от него необходимое для нас, нашего дома и нашей семьи… Понимаешь? Вот, объясни мне, например, зачем Аравак хочет покарать Кане, зачем устраивает суд над ним?

– Ну, как это – зачем? – удивился Капуна. – Великий вождь заботится о порядке на острове, он защищает наши обычаи и наказывает преступников. Кане – преступник, поэтому вождь хочет наказать его.

– Видишь, ты рассуждаешь по-мужски, то есть непонятно о чем! – улыбнулась Мауна. – А по-моему, суд над Кане нужен для того, чтобы мы стали жить лучше.

Капуна изумленно уставился на жену.

– Опять не можешь понять меня своим мужским умом? – спросила Мауна. – Ну, какой смысл и какой толк во всех законах, в наших порядках и обычаях, если они не служат нам? Много ли было проку во всем этом при прежних вождях? Да, мы почитали богов, соблюдали законы и обычаи, но жили-то не очень хорошо! Но при Араваке мы заживем по-другому: его порядки и законы в чем-то отходят, может быть, от божественных заповедей, – простите мне, великие боги, если я грешу, – но они принесут нам пользу. Мы получим новые вещи, новые одежды и дома – и не когда-то в будущем, а скоро.

Знаешь ли, Капуна, мне кажется, что у великого вождя женский склад ума – ведь Аравак не придается бесполезным и бессмысленным мечтаниям, но примеряется, что можно взять от мира уже сейчас. Поэтому все женщины будут на стороне Аравака, поверь мне, и большинство мужчин тоже поддержат его, так как сами мечтают о том же, о чем мечтают женщины. Да что тут толковать! Даже враги Аравака выступили против него только потому, что завидуют ему и хотели бы оказаться на его месте.

А твой Кане – просто безумный, я всегда тебе об этом говорила. Он свихнулся окончательно: мало того, что похитил Парэ, нанес оскорбление богам, бросил вызов вождю, – так еще и заявился в Священный поселок вместе с ней! Будь я великим вождем, я бы наказала их обоих так, чтобы все навеки это запомнили! И наши люди думают так же, – ты слышал, что они тебе говорили.

Ты, смотри, не осрамись там, в Священном поселке, на суде, – будь потверже, покажи, что ты настоящий мужчина. Обещаешь?

– Можешь быть уверена! – воскликнул Капуна. – В конце концов, я староста, я выражаю волю наших односельчан, и, к тому же, я люблю и уважаю нашего великого вождя, нашего Аравака.

– Какой ты у меня молодец! Действительно, настоящий мужчина, – с гордостью глядя на мужа, сказала Мауна, – и вдруг схватилась за живот. – Ой-ой-ой! Он шевельнулся. Наш ребенок в первый раз пошевелился! Дай руку, положи сюда… Чувствуешь?

– Шевелится, – подтвердил растроганный Капуна. – Ого, да еще как шевелится!

– Ох, даже дыхание перехватило! – Мауна тяжело опустилась на скамью. – Будет мальчик, точно тебе говорю, мальчишки такие неспокойные… Ну, вот, Капуна, теперь ты должен заботиться о нас двоих – о своей жене и своем сыне. Не подведи нас, мы на тебя надеемся.

* * *

Суд в Священном поселке начался в дни, когда дул пронизывающий южный ветер. Он дул раз в году, в течение нескольких дней, из неведомой страны, и был очень холодным, – должно быть, страна, где он зародился, не знала тепла и света.

Небо было чистым и глубоким, солнце светило пронзительно ярко, но жар его не доходил до земли. Люди, собравшиеся на площади перед храмом Всех Богов, кутались в плащи и накидки, время от времени прикрывая лицо рукой, чтобы отогреть щеки и нос. Начало суда затягивалось, ожидание становилось невыносимым; когда, наконец, из дома Аравака появилась процессия, в толпе раздался облегченный вздох. Впереди шел сам вождь, за ним его сын Тлалок, затем молодой жрец, после них старейшины, а позади всех, в окружении воинов, – Кане и Парэ.

В полном молчании процессия проследовала на площадь, и здесь взошла на приготовленную деревянную площадку. Воины вывели Кане и Парэ на середину, и, сойдя на землю, окружили площадку плотным кольцом. Тлалок, молодой жрец и старейшины уселись на приготовленные для них циновки, а вождь остался стоять.

Ветер развевал перья на его богатом головном уборе, вздымал полы длинной роскошной накидки, сбивал набок висевшее на шее ожерелье из когтей орла и горных прозрачных камней, но Аравак стоял прямо и недвижно, не обращая на всё это никакого внимания. Известный всем тяжкий взгляд вождя был устремлен на толпу, и люди замерли, боясь пошевелиться.