Демоны острова Пасхи

После того, как этот сложный вопрос был решен, работа стала быстро продвигаться; в ходе ее у одного из мастеров возникла прекрасная мысль – увенчать изваяние Аравака каменным убором, похожим на священное украшение из перьев птицы Моа, что будет свидетельствовать о божественном происхождении великого вождя.

* * *

Между тем, минули дни почитания Матери-Земли, а вместе с ними был отменен и запрет на убийства. Аравак и Тлалок закрылись в дальней комнате дома вождя, чтобы обсудить, как казнить Кане и Парэ. Эта казнь должна была быть необыкновенной, невиданной, она должна была потрясти воображение островитян, дабы надолго вселить в их сердца трепет перед властью богов и властью вождя. Нужно было найти упоминание о чем-то подобном в древних таблицах с письменами, но Баира, умевший читать их, был тут не помощник. После вынесения приговора его дочери он затворился ото всех и не участвовал даже в церемонии почитания Матери-Земли.

К счастью, молодой жрец тоже немного разбирался в письменах, и он представил Араваку и его сыну описание одной из казней святотатцев. Вкратце, в пересказе молодого жреца эта казнь выглядела так:

«В стародавние времена одну девушку, совершившую святотатство, вначале на семь дней поместили в затвор, а потом водили от дома к дому, дабы все люди могли увидеть преступницу и выразить свой гнев и возмущение.

Вечером люди собрались в храме крылатого Бога Мщения, плакали, молились и просили прощения за прегрешения. В полночь под музыку труб, флейт и рожков верующие отдали Богу Мщения свои подношения и вновь молили о снисхождении. Когда звуки музыки стихли, появилась колонна жрецов; в центре колонны находилась девушка, совершившая святотатство. Жрецы еще раз громко объявили людям, в чем ее вина, и прокляли преступницу от имени всего народа, – после чего, опрокинув ее на спину перед изображением Бога Мщения, отрезали девушке голову. Затем они собрали хлеставшую из горла кровь в большой горшок и обрызгали ею идола бога, стены храма и подношения верующих.

С туловища девушки содрали кожу, и ее натянул на себя верховный жрец. В таком виде он появился перед собравшимися, которые занимались тем, что отплясывали под барабанный бой, – и присоединился к ним. Став во главе танцующих, жрец совершал магические телодвижения с быстротой, которую позволяла плотно облегавшая его тело липкая от крови кожа девушки».

Выслушав этот рассказ, Аравак приказал молодому жрецу удалиться и взглянул на сына.

– Что ты думаешь о такой казни? – спросил вождь.

– Наши предки умели наказывать святотатцев, – ответил Тлалок.

– Да, умели, – согласился Аравак. – Мы у себя на острове позабыли многие славные обычаи старины. Однако не вызовет ли подобное наказание отторжение у наших жителей? Не станут ли они проклинать нас за чрезмерную жестокость?

– Но мы же сами хотели, чтобы казнь была жестокой, – и мы правы, отец! Пусть люди ужаснутся, пусть они трепещут перед властью богов и великого вождя! – возразил Тлалок. – Что касается отторжения, можешь быть уверен: его не будет. Кто-то скажет, наверно, что казнь слишком жестока, но таких будет немного; большинство станут наблюдать ее с тайным восторгом и долго еще будут смаковать подробности. Вспомни нашу битву с врагами: как нерешительно вышли на бой воины, как не хотели убивать, – и как быстро вошла ярость в их сердца, как безжалостны они стали! В каждой человеческой душе скрыто желание убийства, и нет ничего сладостнее, чем убивать, или видеть, как убивают.

– Ты становишься мудрым, Тлалок. Ты будешь хорошим вождем, ты будешь великим вождем, – Аравак потрепал его по щеке. – Хорошо, ты меня убедил. Иди, скажи молодому жрецу, пусть он все приготовит для казни, даю ему два дня. Парэ будет первая, а Кане пускай посмотрит, как умрет его возлюбленная, а после настанет и его черед…

В ночь перед казнью Священный поселок усиленно охранялся. Воины Аравака держали караулы возле погребов, где сидели Кане и Парэ, возле дома великого вождя, у храма Всех Богов, в котором должна была пройти сама казнь, на главной улице поселка, у всех входов в него и на окрестных холмах. Всюду горели факелы и костры, зажженные таким образом, чтобы в их свете одни караульные могли видеть других, и никто не смог бы пройти незамеченным.

Отдельные дозоры были выставлены около жилища верховного жреца Баиры. Он не выходил из дома уже тридцать дней, и несколько раз к нему присылали людей, чтобы узнать, жив ли он и не нуждается ли в чем-нибудь, – ответ был один: «Мне ничего не надо. Я молюсь богам. Они пока еще не призвали меня в страну мертвых».