Демоны степей

Аксум налила себе в маленькую чашку немного горячего чаю и взяла красное яблоко. Господин Церинген следил за ней задумчиво и несколько сонно.

— А ты пребойкая девица, э? — обратился он к новой рабыне.

— Я стараюсь быть скромной, незаметной и всегда угождать хозяевам, — ответила она невозмутимо.

— Очень правильно, чрезвычайно разумно! — Церинген почмокал губами. — Знаешь ли, Аксум, я буду держать тебя здесь… э-э… скрытно от всех.

— Да, — сказала она.

Знаешь? — Господин Церинген выглядел удивленным.

— Да, господин, — повторила Аксум. — Мне сказали об этом заранее.

— Как он похитил тебя? — жадно спросил Церинген. — Засунул головой в мешок? Оглушил? Он душил тебя, бил? Он тебя заставил?

Она покачала головой.

— Этот молодой человек, господин, и сам обладает чувством изящного. Он понял, что я — как художник и каллиграф, и ты — как тонкий знаток и ценитель жизни и ее удовольствий, — мы должны быть вместе. Я обязана помочь вам создать ваш шедевр. Это — мой долг перед людьми и богами.

— О, все еще превосходнее, чем я предполагал! Возьми еще… э-э… возьми виноград, дитя мое. Как тебя… э-э… зовут?

— Аксум, господин.

— Отлично, превосходно, Аксум. И никому ни слова. Тебя поместят в отдаленные покои. Петь — воспрещается. За пение буду сечь, поняла? Я очень люблю… э-э… сечь юных девушек.

— Я не стану петь, — спокойно сказала Аксум.

— Из покоев не выходить. Тебе принесут туда все, что пожелаешь. Птичек, игрушки… Подушки… рабынь с опахалами…

— Господин очень добр, — ледяным тоном произнесла Аксум.

Церинген хлопнул в ладоши и тонко крикнул:

— Медха! Медха!

Словно бы из-под земли вырос чернокожий слуга. Его красивое тело лоснилось от масла и пота, большие глаза глядели ласково и тихо, словно у крупного жвачного животного.

— Медха, отведи ее в… э-э… Покои Лотосового Уединения. Пусть ее умоют и все такое… Аромат… э-э… пожалуй, амбра… и немного розы, такой… э-э… легкой… чайной розы… Цвета розоватый и желтый. Шелк, только шелк! Умоляю, никакого бархата! Легкость, легкость и юность!

Слуга слушал, кротко помаргивая пушистыми ресницами, что еще больше усиливало его сходство с волом или старой спокойной лошадью.

— Да-а… юность, — продолжал господин Церинген. — Пергамент, чернила трех цветов, перья — какие захочет… Она, я думаю, объяснит… Кормить только мясом и фруктами, сладостями и чаем. Никаких лепешек! От лепешек она растолстеет. У нее… э-э… — Тут господин Церинген поманил Аксум пальцем и, когда та приблизилась, хозяйски обхватил ладонями ее талию. — Да, у нее плотное сложение… А мне нужна юношеская хрупкость… Сладостей поменьше. Питья — тоже.

— Идём. — Слуга крепко взял Аксум за плечо и повел ее в дом. Девочка послушно следовала за ним. Для нее теперь начиналась новая жизнь, и уже в который раз приходилось приучаться к порядкам, царящим в новом доме.

* * *

Аксум была некрасива. Кем были ее родители — этого она и сама не ведала. Когда она думала о своих предках, то представлялся ей караван-сарай где-нибудь на широкой дороге, где заночевали люди из самых разных краев, люди, которых недобрая судьба загнала под этот убогий кров.

Однако талант рисовальщицы, подобно поцелую богини, запечатлелся на ее полудетском узеньком лице, навсегда озарив его тайным светом.

И поэтому люди, наделенные двойным зрением и умеющие прозревать за внешним — внутреннее, сказали бы, что Аксум прекрасна.

Неправильность черт лица обезопасила ее, по крайней мере, на время отрочества, от домогательств похотливых работорговцев, перекупщиков и господ.

Не трогали ее и домоправители, предпочитая податливых служанок с роскошным телом. А Аксум — не то мальчик, не то девочка, со скверным характером, с испачканными в чернилах пальцами — жила одиноко, обособленно, ни с кем из слуг не сходясь и даже не разговаривая.

Изредка к ней заходил Медха — от женской прислуги она решительно отказалась — и выслушивал пожелания на день: сегодня немного телятины, только не жареной, а вареной, приправ побольше, из питья — жасминовый чай, из фруктов — красные и зеленые яблоки, виноград, персики. Благовоний не нужно, а вот новый гребешок — требуется. Черепаховые и костяные гребешки часто ломались в густых непокорных волосах Аксум, и Медха что ни день, то приносил ей новый.

Иногда она просила цветов, подбирая их под свое настроение: белых лилий, желтых или красных роз. И требовала, требовала писчих принадлежностей: новые чернила, новые палочки, плотный шелк, пергамент, восковые таблички. Целыми днями, закрывшись в комнате, занавесив единственное оконце прозрачным белым шелком, от которого комнату заливал молочный свет, она занималась своим делом: рисовала, рисовала, без устали рисовала — цветы, фрукты, вазы, смятые шелковые подушки.