Демоны зимних ночей

Как она узнала позднее, каторгу покинуло не более двадцати пяти человек, зато добавилось около пяти сотен новых заключенных – добыча редких пород мрамора была весьма рентабельным предприятием, и немцы ни за что не хотели упускать возможность обогащения.

Марго выдали новый паспорт и бумаги, в которых значилось, что она, Маргарита де Вальтруа, освобождена по милостивому решению новой власти. Ей было отказано в праве покидать Бертран, да и сделать это было невозможно: все княжество представляло собой некое подобие каторги. Улицы патрулировали немецкие солдаты, а все десять квадратных километров Бертрана оцепили колючей проволокой. Великого князя с семьей держали в изоляции во дворце: Мишель-Оноре все еще считался номинальным главой государства, хотя на самом деле всеми делами заправлял Готтхард фон Ланштайн и ему подобные.

Как ей и предписывалось, Маргарита начала работать в замке, где некогда проживали родичи великого князя, а теперь обосновался генерал фон Ланштайн. Обязанности горничной во многом напоминали каторгу: вставать надо было в пять утра, ложиться позволяли не раньше полуночи. Генерал постоянно давал балы и приемы. Марго сбивалась с ног, смертельно уставала и мечтала о том, чтобы все побыстрее закончилось.

Однажды генерал вызвал ее к себе в кабинет. Она была уверена, что за этим последуют разнос и увольнение, которое закончится возвращением на каторгу – фон Ланштайн слыл чрезвычайно капризным и жестоким.

Маргарита, облаченная в черное платье, белый передник и чепчик, осторожно постучала в резную дверь кабинета. Раздался громовой голос, велевший ей войти. Генерал в шелковом восточном халате, с дымящейся трубкой в руке сидел в кресле и наслаждался «Героической симфонией» Бетховена, которая доносилась из раструба патефона. Остановив пластинку, генерал уставился на девушку.

Его взгляд пробирал до костей, Марго сделалось неуютно. Она и раньше замечала непонятное внимание к себе со стороны генерала: он трепал ее по щеке, легонько ударял и даже пытался поцеловать. Многие из служанок, в первую очередь молодые и красивые, а генерал следил за тем, чтобы в его резиденции работали именно такие, жаловались на приставания со стороны влиятельного немца.

Маргарита знала, что фон Ланштайн женат, но его супруга, огромная фотография которой украшала его письменный стол (выпученные рыбьи глаза, жабий рот и оттопыренные ослиные уши) осталась в Берлине, и барон не спешил приглашать жену в Бертран.

Зато у него имелась любовница, знаменитая бертранская актриса, дама крикливая, страстная и нервная. Она царила в особняке, закатывала генералу истерики и даже, по свидетельствам кое-кого из прислуги, била могущественного военного. Генерал недавно с ней расстался, несмотря на угрозы со стороны актрисы застрелить сначала его, а потом себя.

– Тебя зовут Марго? – пролаял по-французски генерал, и Маргарита не сразу разобрала, что он говорит, таким сильным был его немецкий акцент. Фон Ланштайн повторил вопрос, и девушка быстро кивнула.

Генерал завел патефон, полилась пронзительная музыка великого немецкого композитора. Фон Ланштайн подошел к Маргарите и спросил:

– Правда восхитительно?

Марго ничего не успела ответить, потому что он впился ей в губы мокрым поцелуем. Девушка попыталась отбиться, но генерал был сильнее.

Фон Ланштайн отвалился от нее столь же неожиданно, как и набросился. Он произнес:

– Ты мне подходишь! И скажи, твоя мать – та самая отравительница маркиза де Вальтруа?

Марго пришлось подтвердить это. Генерал мечтательно заявил:

– Такая женщина мне и нужна! Помню, с каким трепетом я читал отчеты в газетах о процессе над ней. Там упоминались две малолетние дочери маркизы-отравительницы. И ты – одна из них! Кто бы мог подумать!

Генерал снова бросился на Марго, она зажмурила глаза и не сопротивлялась. От него пахло табаком, тонкими духами и коньяком. Фон Ланштайн уселся обратно в кресло и произнес:

– Тебе нравится работать горничной?

Маргарита, запинаясь, стала говорить о том, что служить в доме такого выдающегося человека, коим является барон Готтхард фон Ланштайн, один из гениальнейших военных стратегов столетия, для нее подлинная честь и...

– Оставь это, – генерал махнул трубкой, зажатой в руке.

– Тебе что, нравится вставать в пять утра, драить все семьдесят восемь комнат во дворце, протирать четыреста бюстов, заводить сто пятьдесят часов, поливать через день восемьсот растений, стирать сто моих рубашек, обслуживать десятки гостей и отправляться в постель около полуночи?

Генерал, как было известно Марго, обожал цифры. Что она могла ответить на его вопрос? Сказать, что ненавидит работу в особняке и думает о том, как отсюда удрать?

– Знаю, что ты мечтаешь о другом, – произнес генерал. – Как, впрочем, и я! Хочешь получить иную работу, легкую и приятную?