День 21. Книга первая

— Он аналитик, считай, что робот, — мимоходом куснула Браунинга я, тщетно пытаясь вернутся к обстрелу мишени.

— Ты считаешь, что аналитикам чуждо всё человеческое? — Браунинг обратился ко мне. Я подняла на него глаза и увидела в нём что-то странное. Что-то давно забытое — то, что заставило меня вспыхнуть и покраснеть, если бы я, конечно, могла краснеть. Это забытое кольнуло меня, подчинив игре по правилам, известным, наверное, с начала времён, вшитым в нас на уровне инстинктов — так глубоко, что ни внешние, ни внутренние поломки не способны их из нас вытравить.

— Готова спорить.

Я ответила ему тем же. Уверена, мой взгляд был таким же странным.

— Ладно.

Опустив голову, Браунинг хитро улыбнулся словно сам себе, словно что-то задумал, и я тут же прозрела, остыла и поспешила спрятаться в свою скорлупу. Что это было, я проанализирую позже.

— Флоренс, а ты везучая! — Уилсон захлопал в ладоши. Они закончили свою дурацкую жеребьёвку. Браунинг держал в руках мой жетон.

У меня отличная фотографическая память. Выходя из зала, словно оглушённая, я поняла, что Браунинг не опускал мой жетон в мешок, он просто спрятал его в ладони.

Глава 5

Вечером, после работы, отстояв очередь на плановую дезинфекцию личного автотранспорта, я плелась домой за машиной дорожный службы, стараясь держаться на указанном на её корпусе расстоянии — 10 ярдов. Наручный коммуникатор тихонько пискнул мне в запястье о том, что до комендантского часа осталось три часа. Я успевала даже на вечернюю пробежку — сотрудникам Отдела предоставляли жилье и такое, чтобы путь как до штаба, так и до прочих редких благ цивилизации — парка или хороших, «закрытых» заведений и торговых площадок с пропускным режимом — было не больше 20 минут езды. Правительство ценило наши жизни, потому что они нередко подвергались угрозе.

В новом мире как никогда разрослась классовость, несмотря на то, что правящая верхушка всеми силами пыталась сгладить углы, и мы — сотрудники Отдела — были на верхушке «пищевой цепи». Именно поэтому я порой заезжала в местечки, вроде Седьмого района, чтобы напомнить себе — работы у нас ещё много. Развить экономику докатастрофного уровня невозможно, пока существуют ограничения: с одной стороны нас давят военные, с другой — океан. На военных базах Промежуточной Зоны построены целые вереницы лабораторий, где ежечасно тестируются образцы воды и всё новые и новые блокаторы токсина. Особо радостных вестей нам пока оттуда не поступало.

Сегодня я ехала домой по Джексон-роуд, центральной улице города, с её восстановленными фасадами — отголосками мира «до», со стеклянными, совершенно бесстрашными витринами и патрульными машинами на каждом углу, с хорошей уличной подсветкой, делавшей Джексон-роуд похожей на сияющую люминесцентную ленту, случайно брошенную на землю. Что-то неуловимо гнетущее висело в воздухе. Я дёрнула плечами, проезжая мимо ратуши, где два года назад боролась за свою свободу. Меня трясло, когда судья с дотошностью расспрашивал меня о подробностях нашей с Патриком интимной жизни, пытаясь к очевидной вине Патрика добавить вины моей. Почему у нас не было детей? Как часто у нас происходила интимная близость? Не провоцировала ли я его своими отказами? И всё ради того, чтобы дать нам отсрочку и возможность сохранить семью — «приоритетную ячейку общества». Адвокат, выступавший на стороне Коэна, призывал запретить женщинам поступать на государственную службу и идти в профессии, связанные с риском для жизни. Меня трясло от злобы, и я готова была нарушить регламент, послать его к черту прямо со своей трибуны, но судья сделал это раньше — попросил «прекратить демагогию».

Всё не было бы так страшно, если бы этот чёртов адвокат был единственным, кто так думал. Таких ублюдков было много. Начиная с простых обывателей, заканчивая видными учёными и медиками. Им нужны были люди, население, переведённое в числовой эквивалент, несмотря на то, что качество генофонда всё ещё оставляло желать лучшего. Вакцина давала побочный эффект, бесплодием страдала каждая третья женщина, редкие дети не имели хронических заболеваний — и на фоне этого так сумасбродно желать возрождения докатастрофного уровня жизни… Может, поэтому у нас и не было детей. Хорошо, что у нас не было детей, иначе нас никогда бы не развели.