День Ангела

Нет, а что так холодно-то? И жестко. И липко. И где одеяло? Одни тряпки какие-то попадаются, и голова кругом. Открыть бы глаза. Ну вот, открыл. Легче стало? Черта с два, легче! Скудно освещенный тоннель, уходящий в дальнюю даль, темные стены дрожат и шатаются, и пол тоже ходит ходуном — липкий, холодный пол. Стало быть, он на корабле, и у него морская болезнь (все симптомы налицо), о которой в детстве читано-перечитано. И такой он брошенный-одинокий. Как паршивый пес. А корабль, никаких сомнений быть не может, сию минуту затонет, потому и нет никого. Да и не корабль это, если подумать, а ободранный ящик, гроб из-под гнилых бананов, судя по дивному запаху блевотины, и сгинет сейчас в холодной пучине бедняга Перегринус ни за понюх табаку. До песьего рая не доплыть ему, да и нет такого, все наврал Никитушка, хоть и не хуже Перегринуса кобель.

— Сам кобель! — огрызнулся Никита слабым голосом неизвестно в чей адрес и понял, что вроде бы жив, никто его не утопил пока. И во-вторых, Никита понял, что он, слава богу, не дохлый пес Перегринус из Купчина, а в-третьих, он вспомнил свое имя и социальное положение, а также то, что, по идее, он должен был бы сейчас пребывать на пуховых перинах и в нежных, душистых объятиях. А пребывает?.. В каком-то коридоре, на холодном полу, в чем мать родила. Почему бы это? Девушке не угодил? Да быть такого не может никогда! Или к девушке — забыл, как там ее по имени, Бибигюль, что ли, — не вовремя постоянный любовник приперся и вышвырнул его, Никитушку, вон, спасибо, не убил? Что-то не помнится. Что-то тут не так. И Никитушка кряхтя поднялся, отлепив живот и худые ляжки от линолеума, и пошел по коридору правды искать, срам тряпками прикрывши.

Дверей в коридоре оказалось не слишком много, что вдохновляло, и Никита решил стучаться в каждую по пути своего следования, то есть в поисках потерянного рая избрал метод проб и ошибок. Первую дверь открыли довольно скоро, Никите пришлось колошматить в хлипкую фанеру не больше минуты. В темноте за распахнувшейся дверью кто-то вопросительно и недовольно рыкнул.

— А где Бибигюль? — наивно осведомился Никитушка.

— Рррр?!! — переспросили его.

— Или Гюльчатай? Ну забыл я… Косоглазенькая… Шамаханская… — бормотал Никита, пошатываясь от слабости и из последних сил борясь с тошнотой.

— Рррр. С-с-скотина голая, — оглядели Никиту из-за двери. — К психоаналитику сходи, пока тебе не оторвали. Или тинктуру валерианы на ночь пей, старую добрую. Чем больше, тем лучше, бутылками. А я невролог. Невролог я! Мое дело приличные неврозы лечить. А половые извращенцы, кобели озабоченные, сексуальные психопаты — это к психоаналитику лучше всего. А если ты то самое привидение, о котором девки с общей терапии, поддавши, впаривают, так тихо-мирно просачивайся, и не хрен в дверь колотить. — И дверь перед Никитиным носом захлопнулась.

— Сам секс… экс… экс-кобель озабоченный, — довольно громко обиделся Никита. — Сам привидение-извращенец… Тьфу! Сам просачивайся! Тьфу! — Язык у Никиты заплетался и в трубочку сворачивался, и горькие слюни из-под языка текли, как у бешеной собаки, только успевай плеваться самым непристойным образом. — Сам просачивайся, если психопат!

— Рррр?!! — донеслось из-за двери. — Кастрировать?!!

— А… А кто тут хирург? — нашелся Никита, наглость в котором проснулась раньше, чем полностью восстановились основные функции центральной нервной системы. — Тут, по-моему, только извр… невр… вол… не-вро-лог!

— А их тут целый этаж, чтоб ты знал, хирургов-то, и все с ножиками. Рррр. Ррразбудить?!

— Чтоб им всем сдохнуть, — пробурчал себе под нос расстроенный изобилием хирургов Никита, но его услышали из-за тонкой дверной фанерки и неожиданно поддержали:

— Рррр… И я говорю. Только бы им резать, только бы резать, поганцам. А все болезни от нервов, с античных времен известно. Черная желчь, зеленая желчь… Это они тогда происхождение эмоций так объясняли. Разольется зеленая или там черная, вот тебе и меланхолия. И наплевать терпельцу, в штанах он или без… А эти — сразу резать жизненно важные органы или мозги потрошить почем зря. Рррр… Штаны надень, придурок. Пить надо меньше. — Последнее прозвучало вполне мирно и даже сочувственно, дружеским советом.

— А? — переспросил Никита и обнаружил, что те тряпки, которыми он не очень удачно — все мимо — прикрывался, суть его собственная одежда. Нашлись трусы, нашлись джинсы и рубашка, кроссовки же, носки и куртка исчезли бесследно. И Никита, облачившийся, но босой, побрел дальше по коридору. Для очистки совести, без вдохновения, он стукнул еще в пару дверей, но ни одна сволочь ему не открыла, и тогда он, чувствуя себя беспредельно несчастным, от холода поджимая пальцы босых ног, с надрывом заорал на весь коридор:

— Хирурги-и-и!!! Может, кто тапочки одолжи-и-ит?!!