Летописец

Дмитрий Бересов Летописец

О да! Конечно же, не иначе как я был рожден на чердаке! Что там погреб, что там дровяной сарай — я решительно высказываюсь в пользу чердака! Климат, отечество, нравы, обычаи — сколь неизгладимо их влияние; да, не они ли оказывают решающее воздействие на внутреннее и внешнее формирование истинного космополита, подлинного гражданина мира! Откуда нисходит ко мне это поразительное чувство высокого, это непреодолимое стремление к возвышенному? Откуда эта достойная восхищения, поразительная, редкостная ловкость в лазании, это завидное искусство, проявляемое мною в самых рискованных, в самых отважных и самых гениальных прыжках? — Ах! Сладостное томление переполняет грудь мою! Тоска по отеческому чердаку, чувство неизъяснимо-почвенное, мощно вздымается во мне! Тебе я посвящаю эти слезы, о прекрасная отчизна моя, — тебе эти душераздирающие страстные мяуканья! В честь твою совершаю я эти прыжки, эти скачки и пируэты, исполненные добродетели и патриотического духа! Ты, о чердак, поставляешь мне от щедрот своих то мышонка, то кусочек колбасы или ломтик сала, — ты порой позволяешь мне извлечь их из чрева дымохода, — о да, порою даже ты позволяешь мне изловить, скажем, зазевавшегося воробушка, а порою даже подкараулить и сцапать жирного голубка. О, сколь безмерна нежность к тебе, родимый край!

Э. Т. А Гофман. Житейские воззрения кота Мурра

Пролог Берлин. 2002 год

В высшей степени замечательно и поучительно, когда великий ум в автобиографии своей распространяется обо всем, что случилось с ним в его юности, обо всем, каким бы незначительным все это ни казалось. — Впрочем, разве в жизни высокого гения может когда-либо произойти хоть что-либо незначительное?[1]

Дверь кабинета фрау Шаде распахнулась: здесь не принято было стучать. В проеме замер лейтенант Клотц с объемистой папкой в руках.

— Вы позволите, доктор? Это для вас.

— Проходите, Герман. От кого на сей раз?

— Вы не поверите. От самого Франца Гофмана! Наш знаменитый коротышка оказался ко всему прочему еще и писакой. Как вам это понравится?

— Может быть, и понравится, Герман, а может быть, и нет, — вздохнула фрау Шаде, штатный психолог Тегельской тюрьмы, — прочитать, так или иначе, придется.

— Мы проверили рукопись, доктор. Опасных вложений нет. А вам следует расписаться. Вот здесь.

— Откуда быть опасным вложениям, лейтенант Клотц? — спросила фрау Шаде, расписываясь в получении рукописи. — Вы его боитесь?

— Нет, нисколько, но он странный, как будто не от мира сего. Не знаешь, чего от него ожидать.

— Он умнее многих, лейтенант.

— Не знаю, но смотрит… Знаете, фрау доктор, если бы не его крошечный рост, я бы сказал, что смотрит он свысока. Понятно ли я выражаюсь?

— Вполне, Герман, вполне понятно. Он себя и ценит высоко и, возможно, не зря. Сколько времени его разыскивали? Не помните?

— Года два, не меньше.

— И это после серии невероятно дерзких ограблений, которые он совершал, уже будучи в розыске. Прямо под носом у криминальной полиции. Ему есть чем гордиться, вам не кажется?

— Фрау Шаде?!

— Герман, я шучу, конечно же. Но ведь он едва не стал человеком года, настолько был популярен, если помните. Все газеты кричали о его «подвигах». Ограбление железнодорожной кассы, ограбление частной авиакомпании, ограбление ювелирного магазина, ограбление букмекерской конторы. Это, кажется, еще не все?