День ангела

Ушаков хотел успокоить ее, произнести что-то бессмысленно-вежливое, вроде того, что так, наверное, бывает, и все наладится, но вдруг почувствовал: факт, что ребенок совсем не хочет есть, а это означает, может быть, какую-то болезнь или что-то еще, чего не должно быть с этим ребенком, вызывает и у него самого чувство непонятной тревоги.

– Поест, – сказал он испуганно.

Она подняла на него взгляд, задержала его и тут же, как ее дочка, перевела на середину окна, где была серебряная звезда. Ее глаза в точности повторили выражение сине-серых глаз новорожденной: они тоже слегка, еле заметно, косили и тоже боялись того, что увидят. Этот никому, кроме него, не понятный и никем, кроме него, не смеющий быть даже просто замеченным страх вдруг словно ударил Ушакова, как мяч, которым перебрасываются чужие, незнакомые парни, вдруг изо всех сил ударяет по лицу случайно оказавшегося рядом человека. Те сомнения, с которыми Ушаков шел сюда, те переживания, которые он пытался перебороть искусственно, то отвращение, которое он ворошил в себе, думая о ее беременности, – все оказалось ничтожным, неумным и стыдным по сравнению с тем робким выражением страха, с которым она и вот этот ребенок смотрели сейчас на окно.

А эта серебряная рождественская звезда, наклеенная на самую середину стекла, могла быть и просто проделкою ангела.