День бумеранга

Бакки стало уже сильно не по себе.

– Фрэнк!

– Да, Бакки?

– Вы… записываете этот разговор?

– Я все свои телефонные разговоры записываю. И вообще все разговоры. Даже те, что происходят в дрянных китайских ресторанчиках в Арлингтоне.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего. Пока ничего. Я буду на связи. Передайте президенту, что я с нетерпением жду избирательной кампании. Честно говоря, мне хочется в ней участвовать. Самым непосредственным образом.

Дыхание Бакки превратилось в пыхтение. Фрэнк нажал отбой.

Следующий звонок Фрэнка был начальнику отдела интернета в его компании. Фрэнк велел ему хорошенько обработать онлайн-версию «Йель дейли ньюс» Антипауком™, чтобы если кому вздумается ввести в строку поиска Google слова «Коуэн», «взятка» и «Йель», он не нашел никаких соответствий.

Подвергнув шантажу главного советника президента и разобравшись со своим маленьким скандальчиком (неплохо для десяти минут на обочине!), Фрэнк Коуэн включил сцепление «Энцо», вырулил на Тихоокеанское шоссе с его эвкалиптовым запахом и погнал домой. Он, честно говоря, предвкушал, как, рассказывая об очередном проявлении бойдовского раздолбайства, заставит Лизу помучиться. В сложившихся обстоятельствах он считал своим законным правом выжать отсюда все удовлетворение до последней капли. Одновременно поздравлял себя с тем, что перехитрил большого зубастого волка. Бакки Трамбл теперь был у него в руках. Думая о себе, Фрэнк не мог не прийти к выводу, что он с его интуицией будет для избирательной кампании Пичема настоящей находкой.

Он ехал и насвистывал.

Глава 30

Гидеон Пейн испытывал боль, и не только физическую.

Все его попытки припомнить, как он добровольно отдал двум отвратительным русским проституткам свои фамильные часы с цепочкой, были тщетными. Никаких воспоминаний. Абсолютно. («Судя по всему, пьяный провал памяти», – предположил Монтефельтро.) И теперь эти две – Пейна передернуло – блудницы московские не только знают Гидеона в лицо, но и владеют часами, на которых выгравировано его имя. От этой мысли у него перехватывало дыхание.

Увы, он помнил все-таки, хотя и смутно, как в эту злосчастную ночь позвонил по телефону монсеньора… как спросил в справочной службе номер эскорт-сервиса: «Какой угодно – ик – эскорт-сервис». Вот оно, возмездие за грех!

Всякий раз теперь при любом звонке любого телефона Гидеона бросало в дрожь и прошибал холодный пот. Неужели они?

Он слышал внутри себя неумолимый, издевательский голос: Грешная душа врать хороша… до Судного дня.

Он сидел тихо. Хотя на последнее заседание комиссии по «восхождению» прийти все-таки надо было. Но что, если русские блудницы смотрят C-SPAN? Боже мой…

Тем временем монсеньор Монтефельтро все глубже проваливался в яму своей же копки.

Монсеньор решил, что ему ничего не остается, как заплатить мерзким русским шантажистам девятьсот долларов, которые они требовали. Он снял деньги со своего личного счета, надел нецерковную одежду и круглые темные очки, какие в свое время любили носить Джекки Онассис и Грета Гарбо, и договорился о встрече с жутким Иваном или Владимиром (имени он не спросил) на определенном углу в Джорджтауне, далеко от его дома. Там он протянул русскому, курившему сигарету, конверт. Тот разорвал его, пересчитал купюры и прорычал:

– Этого мало.

– Как мало? – запротестовал монсеньор. – Вы просили девятьсот долларов. Здесь девятьсот!

Иван-Владимир покачал головой.

– Нет. За двух девушек – тысяча двести.

– Вы просили девятьсот. Я вам дал девятьсот. А теперь я с вами прощаюсь! Dasvidanya!

И монсеньор, негодуя, удалился.

Когда добрался до дому, был весь мокрый от пота. Открывая дверь, услышал телефонные звонки. Взял трубку и стал слушать.

– Это священник Монтефельтро? Эскорт-сервис. С вас триста долларов.

– Говорил вам уже: я не священник! Это был маскарад!

– Маскарад только для двоих?

– Вы сказали – девятьсот долларов! Я дал вашему уроду девятьсот! Отстаньте от меня!

– Я ошиблась. Другая сумма. Вы тоже ошиблись. Сильно. Теперь с вас еще триста.

Какая низость!

– Хорошо, хорошо, – сказал монсеньор. – Вы получите ваши триста. И на этом кончено. Но верните часы и цепочку, которые я вам дал.

– Нет.

– Si.[91]

– Нет. Часы и цепочка – подарок девушкам. Кто такой Ги-дьон Пайн?

Лоб пастыря вспотел еще сильнее.

– Не знаю. Это старинные часы.

– Так на них написано. Ги-дьон Пайн. Это он девушек вызвал, да? Акцент другой, чем у вас. Южные штаты. Нам не вы звонили. Вы итальянец. Священник. Дом принадлежит Массимо Монтефельтро. Это вы?

Загнанный в угол монсеньор закрыл глаза и призвал ангелов и архангелов явиться с огненными мечами и покарать нечестивцев. Открыв их снова, увидел ту самую гостиную, где случился грех и до сих пор немножко пахло протестантской блевотиной и чистящим средством.

– Ладно, ладно! Скажите вашему Ивану или Владимиру, что я на том же месте дам ему триста долларов. И на этом поставим точку. Навсегда.

– Не нужно.

– Что не нужно?

– На том же месте. Он сейчас у вашей двери.