День денег. Гибель гитариста. Висельник

Я не поверил: она сидела с Сашей Чикулаевым совершенно пьяная — может, с непривычки, потому что до этого вообще не пила. Чикулаев, поздоровавшись со мной, пожал плечами: я, мол, тут ни при чем.

— Твой друг — жуткий человек! — закричала Нина. — Он мертвого уговорит выпить! И вот я напилась! Поздравляю! То есть кого поздравляю? Тебя, мой хороший, и весь мир! — я пьяная в доску! Или еще я слышала выражение: в дупель! Что такое — в дупель? Это так здорово! Почему ты раньше меня не напаивал? Но мы пьем не просто так! — погрозила она мне пальцем. — Мы поминаем твоего друга Лешу Хворостова. Великого поэта.

Я сел, налил себе тоже водки, выпил. Спросил Чикулаева:

— Ты был на похоронах?

— Да.

— Почему меня не позвали?

— Тебя не могли найти. А искать некогда было.

— Ясно…

Нина взялась опять за рюмку. Я хотел было ее остановить, но она отпрянула и сказала со злостью, какой я никогда у нее не видел:

— Отставить! Не маленькие, сами сообразим! Не надо вообще! Вам плевать, что он умер! Я знаю, вам плевать! А мне нет!

Я ничего не мог понять. Конечно, тут дело не в скорби о кончине Алеши.

И уж, конечно, не в том, что Чикулаев уговорил ее выпить: Саша никогда этим не занимался, ему всегда было все равно, пьет его собеседник или нет, он мог и один пить в присутствии трезвого человека — и в одиночку вообще, без никого, как теперь говорят грамотные люди.

— Алеша был человек! — возбужденно говорила Нина. — И Саша — человек! Слушай, какую он мне историю рассказал! — Она опять рассмеялась. И — сквозь смех: — Про одного проктолога, который так увлекся операцией на геморрое, что по вдохновению больному задний проход зашил. Наглухо! Ведь врете, Саша? Это больничный анекдот, врете, да? — смеясь, спрашивала она Чикулаева.

Чикулаев беспомощно смотрел на меня.

— Он такой смешной, такой милый, — сказала мне Нина, указывая рюмкой на Сашу. — Он гений скальпеля! Я пью за вас, Саша!

И выпила.

Но, будто протрезвев от этого, стала вдруг спокойной, откинулась на спинку кресла и сказала, задумчиво рассматривая Чикулаева:

— А может, Сергей Валентинович, не будем нарушать обычая? Пора и мне бросить вас, как бросали другие женщины. Я уйду к нему, он гениальный хирург, но ему не хватает домашнего уюта. Саша, женитесь на мне!

— С удовольствием, — попробовал отшутиться Чикулаев.

Мне надоело. Я сказал:

— Если пригласите, буду шафером на вашей свадьбе. Или посаженым отцом. А сейчас — иди спать.

— Ничего подобного! Я сейчас отправлюсь по делам! Жаль, у меня нет машины, жаль, не научилась водить, а то взяла бы твою. У меня очень срочные дела!

И она тут же поднялась, пошла в спальню — и через минуту явилась переодетой и направилась в прихожую.

Я встал на ее пути.

Чикулаев маячил тут же.

— Мне пора… — вяло говорил он. — А вам, Нина, действительно, надо спать.

— В каком смысле спать? — спросила она. — Просто спать — или с ним спать? — Она ткнула в меня пальцем. — Почему вы за меня решаете, с кем мне спать? Я сама решу!

Я дал ей пощечину.

— Вот этого не надо было делать, — сказала она — и рванулась к двери, открыла, побежала вниз.

— Ладно, — сказал я. — Перебесится — вернется.

— Нельзя, — сказал Чикулаев. — Там ночь, а она вон в каком состоянии.

— Ну, догоняй, провожай, можешь делать с ней все, что захочешь, она согласится.

— Дурак ты, — сказал Саша — и поторопился догонять мою жену.

Дальнейшее — нелепо, невероятно. Но это произошло, случилось. Через десять минут: звонок в дверь. Я открыл. Саша держит на руках стонущую, бледную как мел Нину. Пока укладывали ее, он рассказал, что догнал ее у угла дома, взял за руку, хотел что-нибудь сказать, но она вырвалась, крикнула: «Отстань!» — и бросилась за дом — куда? ведь там пустырь, — но она ничего не различала, кругом темень, а за домом глубокая траншея под теплотрассу, месяца три уж как разрыта и, естественно, без ограды, без страховочного освещения, — и Нина упала со всего маху вниз, на трубы. Хорошо, если только ушибы, но могут быть переломы.

Нина стонала от боли. Решили «скорую» не вызывать, отвезти ее на моей машине в больницу, где работает Саша.

…Убогое освещение, убогие коридоры. Санитары. На каталку. Повезли делать рентген. Я остался в коридоре, Саша — вместе с санитарами.

Его не было долго.

Очень долго.

Наконец появился.

— Ну и что? К ней можно пройти?

— Она в реанимационном отделении.

— Что?!

— Не ори! Переломы ребер с правой стороны, внутреннее кровоизлияние… — Саша запнулся.

— Ну? Что еще?

— Еще? Разрыв печени, вот что еще! — сердито сказал Саша. — Думаешь, обманывать тебя буду? Готовься ко всему.

— То есть? Она что, и умереть может?

— Все могут умереть, — сказал Чикулаев. — Пойду гляну.

— Я тоже!

— Стой здесь! Меня и самого-то в операционную не пустят. Так, покручусь…

Ясно. Он просто не хотел быть рядом со мной. Переживания родственников оперируемых больных ему до тошноты надоели.

И вообще, вопрос жизни или смерти моей жены был для него вопрос не личный, а профессиональный.

Я думал о многом. В том числе: