День денег. Гибель гитариста. Висельник

На бегу объяснил: да, в его комнату никто не входит. Кроме матери! А мать — дело понятное, про нее и говорить вроде не надо было. Она, оказывается, решила убраться, увидела сверток. А у Змея, человека очень чистоплотного, о чем не раз упоминалось, есть привычка: остатки еды и всего прочего сворачивать в аккуратные бумажные свертки, а потом выносить в мусорный бак. Вот мать и подумала, что это очередной мусор, и вынесла.

— А когда баки эти увозят? — спросил Писатель.

— Когда вздумается.

— Обычно утром или вечером, — с надеждой сказал Парфен.

— У нас ничего не делается обычно! У нас все делается как попало! — закричал Писатель с гражданской болью.

Глава девятнадцатая

Фима Досталь по кличке Достаевский. Было три, стало семь. Хохот и денежный полет. Нервный шофер. Свалка. Эксперт и проницатель. Чуть не убили.

Мусорный контейнер оказался пуст.

Они стояли вокруг него, глядели на дно.

Прилипший обрывок туалетной бумаги выглядел оскорбительно.

— Спокойно, — сказал Парфен. — Безвыходных ситуаций не бывает.

И он ринулся куда-то, а Писатель и Змей поспешили за ним, почему-то сразу и безоговорочно поверив, что именно Парфен, человек дела и политики, сумеет вернуть деньги. Мы вот всё ругаем политику, думали они второпях, а она иногда — нужна. На кнопочки какие-то нажать — и дело в шляпе. Какие кнопочки надо нажимать, они не знали, но имели представление о том, что в политике происходят самые фантастические чудеса, почему же не случиться чуду заурядному и не в политической, а в человеческой жизни?

Парфен, наменяв мелочи для телефона-автомата, влез в будку и стал по памяти набирать нужные номера. Голос его стал озабочен, но не бытовой озабоченностью, не личной, а какой-то особенной, в которой слышалась энергичная и строгая печаль о людях вообще. Он спрашивал о чем-то каких-то Иванов Петровичей и Петров Ивановичей. И добился истины.

— Этот участок убирают машины АТХ-1, начальник Иван Иваныч Низовой. Свозят на свалку за город, за Жареный Бугор. Если поедем сейчас туда, то успеем как раз к разгрузке, а то и раньше. Змей, лови мотор!

Змей тут же выскочил на дорогу и поднял руку.

— Дурак, смотреть надо, кого тормозить! — одернул было его Парфен, но — поздно.

Змей, не помнивший, когда последний раз он пользовался услугами такси или частников, не разбираясь в иерархии машин, указывал остановиться не чему там нибудь, а длинному автомобилю представительского класса, мерцающе-зеленого цвета, с темными стеклами.

А ехал в нем не кто иной, как Фима Досталь по кличке Достаевский, один из крупнейших легальных бандитов Саратова. Глянув в зеркало заднего обзора и не увидев других машин, Фима понял с изумлением, что эти оборванцы останавливают, как извозчика, именно его! Достаевский возмутился всеми ста пятнадцатью килограммами своего тела. Немотря на тучность, он был ловок в вождении машины (хотя статус не позволял ему слишком часто ездить самому, его обычно шофер возит), он не хотел насмерть давить нахалов, а только — напугать. Вот этого горбоносого, который на проезжую часть вышел и махает клешней. Достаевский сбросил скорость и замигал поворотником, якобы намереваясь остановиться. Горбоносый опустил руку и ждал спокойно, что-то говоря своим спутникам. Тут Достаевский дал скорости (колеса взвизгнули) и рванулся вперед. Удара ощутимого не было, но некое соприкосновение Достаевский ощутил телом машины. Он затормозил и вышел: ему желалось убедиться, что задуманное было выполнено чисто.

Горбоносый стоял, скорчившись.

— Задел? — спросил Достаевский.

Змей, решив, что человек сделал гадость ненарочно и вышел извиниться, сказал правду:

— Слегка. Но ощутимо.

— Что и требовалось доказать! — удовлетворился Достаевский, вынул из бумажника долларовую сотню и сунул горбоносому за пояс штанов. — Лечись!

И повернулся, чтобы уйти.

Парфен, выхватив сотню у Змея, подскочил сзади к Достаевскому, поглотал воздух и выкрикнул:

— Ты!

Тот обернулся.

Парфен скомкал купюру и бросил Достаевскому в лицо.

— Подавись своей поганой деньгой, гад!

Достаевский изумился еще раз. Он даже и не припомнит, чтобы в последние пять лет ему пришлось изумляться два раза подряд. И от этого он даже растерялся (а почувствовав это, изумился в третий раз!!!) и сказал:

— Это настоящие деньги. Это доллары!

— У самих хватает! — закричал Парфен. И вырвал сотню из кармана, бросив ее рядом со скомканной бумажкой.

— Ты кто? — спросил Достаевский.

— Я — человек!

— Тебе мало, что ли? На еще! — И Достаевский выкинул из бумажника сотню, порхнувшую вниз к двум.

— Повторяю — свои есть! — ответил новой сотней Парфен.

Достаевский изумился! — Боже мой, кому рассказать, не поверят же, падлы! — в четвертый раз подряд изумился!

— То есть они у тебя вот так вот в кармане? — оглядел он мятого небритого Парфена.

— Вот так вот в кармане!

— А давай, — сказал Достаевский, — спорить: у кого больше, у тебя в кармане или у меня вот тут? — он похлопал по бумажнику.

— Давай! — закричал Парфен.