День денег. Гибель гитариста. Висельник

— Этот же пакет… Понимаете, меня всегда волнуют пакеты, свертки. В одном может оказаться всего лишь картофельная шелуха. В другом, такова страшная правда жизни, — новорожденный ребенок. В третьем — старые елочные игрушки. В четвертом — любовная переписка, письма от женщины, которые мужчина выбросил в приступе подлости, решив начать новую жизнь, ибо решение начать новую жизнь вообще подло в основе своей, хотя это неизбежная часто подлость, или письма от мужчины, которые женщина выбросила в приступе ревности, а потом пожалела, потому что для женщины ревность — чувство продуктивное и необходимое. Ну и так далее. И такое, знаете, волнение чувствуешь! Иногда пакет может лежать день, два, а я не вскрываю, я гадаю и мечтаю, что в нем.

— А что в этом? Не вскрывая? — спросил Змей, словно забыв, что там на самом деле: настолько искренний интерес написан был на лице его.

— Подумаем! — ответил Профессор. — Очень необычная оболочка, сам материал. Какой-то огнеупорный. Скорее всего, этот пакет не хотели выбрасывать. Он выброшен случайно, по ошибке.

Троица переглянулась.

— Для драгоценностей великоват. Какая-нибудь статуэтка? — не те формы. По форме пакета я вижу, что наверчено неумело, наспех, беспорядочно (Писатель и Парфен посмотрели на Змея). Но что-то тем не менее в этой же самой форме пакета говорит мне о достаточной ценности содержимого. Угадывается предмет прямоугольной формы. Почему-то я вижу, — закрыл глаза Профессор, — пачки денег в портфеле или большом бумажнике, их много, человек запихивал их руками, не привыкшими к деньгам. Да. Деньги. Думаю, это деньги, — заключил Профессор беспристрастным исследовательским голосом и бестрепетными руками стал разворачивать сверток.

Тут Писатель не выдержал.

Он бросился, выхватил, прижал к груди.

— Это наше! — сдавленно закричал он. — Ясно вам? И как преподавателя я вас никогда не уважал! Я на лекции ваши не ходил!

— А ну положь взад! — стал подниматься Профессор, беря рукой толстую суковатую клюку.

Парфен не дремал, вырвал палку.

— Ишь, на чужое нацелился! — подал голос Змей.

— Вы так? — угрожающе сказал Профессор. — Я сейчас, е. в. м., крикну — и от вас, суки, мокрого места не останется!

Но крикнуть не успел: Парфен успел увидеть рулончик скотча на гвозде, схватил, мигом оторвал полосу и заклеил рот старика. Однако Профессор, едва отскочил от него Парфен, не зевая, кинулся к Писателю, не ожидавшему нападения, вырвал пакет — и упал на землю в угол своего капища, прикрывая пакет собой, как герой войны гранату.

Они набросились на него. Они пытались перевернуть его, как ежа, на спину. (Змей клюкой поддевал.) Они падали на него и мяли его, чувствуя под руками мощный микеланджеловский напряг мышц его спины, они щипали ему руки и выворачивали их, и только когда, отчаявшись, Змей треснул Профессора клюкой по башке, тот ослабел и выпустил пакет из рук.

Писатель сунул его за пазуху. Парфен перевернул старика.

— Ничего, оклемается. Дышит. Вот сволочь, а? — и оторвал от профессорского рта кусок скотча. Дыхание Профессора с сипением устремилось наружу, в вонючий и родной для него мир помойки — и слилось с ним.

— Сволочи! — просипел он.

— А еще ученым себя считал! — негодовал Писатель, поспешая прочь.

— Гадюка! — вторил Змей.

— Бессребреник! Антиквар! — издевался Парфен.

Но вдруг все умолкли и дальше шли в тишине — до дороги, где остановили машину, водитель которой начал отнекиваться, разглядев их вид, но, когда они посулили ему за поездку до центра солидную сумму, согласился.

Глава двадцатая

Злодеям — по злодействам их. Брат Змея — предатель. А он вовсе и не предатель. Сглаз, порча и депрессия. Расписка. Черт-баба.

В машине друзей разморило после коньяка.

— Еду, еду, еду к ней, еду к милушке своей! — тихо спел Змей. Он радовался не обретению денег, а тому, что его вина пред друзьями наконец снята. Песню же эту, а не другую, он спел, привыкнув в компании своих простых ежедневных друзей быть таким же простым (каким, впрочем, и был на самом деле большее время своей жизни), говорить простые слова и петь простые песни, хоть ему более по душе современные романсы с мыслью и тонким чувством, как то: «Мне нравится, что вы больны не мной». Или: «Мне снился странный сон, что люди делятся на женщин и мужчин». И т. п.

Всем хотелось необыкновенного.

Но и чувство долга витало над ними.

И — ответственность Большой Идеи, без которой им казалось немыслимым и недостойным провести сегодняшний день.

— Итак, — сказал Писатель. — У нас теперь свободных семь тысяч.

Змей и Парфен склонили головы, соглашаясь.