День Дьявола

Когда мы проезжали мимо фермы Дайеров, из-под длинной крыши скотного двора до нас донеслось гоготание гусей и мычание айрширов[7]. А дальше дорога шла через пересеченную открытую местность. Отец сказал, что всю неделю почти без перерывов шли дожди, шторм иногда продолжался целый день. В Эндландс все, казалось, было пропитано водой. Побуревший папоротник у обочины склонился до земли, заросли тростника всплыли, а дальше разливалась шумливая Брайар, подбираясь к бетонному мосту, ведущему к ферме Бисли. Река уже затопила поле, где они раньше держали лошадей – трех состарившихся жеребцов, которых у них рука не поднималась отдать на удобрения или на клей. Жеребцы принадлежали Джиму, а не Анжеле, как и другие одряхлевшие живые твари, которых он приютил у себя на ферме. Пока он был жив, сколько я себя помню, ферма Бисли служила убежищем для хромых собак и ослепших осликов, безухих кошек и в какой-то момент даже шелудивого павлина, оглашавшего своими воплями долину.

Ферма Пентекостов была последней из трех дворов. Дом кремового цвета, загон для ягнения, туалет и амбар с сеном сгруппировались вокруг овчарни, используемой для кормления овец перед случкой и самой случки. И все здесь казалось игрушечным на фоне окружавших долину гор.

Поколение за поколением Пентекосты выращивали овец, Дайеры разводили гусей и молочных коров, а на другой стороне реки рыжие тамвортские свиньи, испокон веков ковырявшиеся в грязи на склоне перед фермой Бисли, дали название этому склону, который в их честь стал называться Свиной Холм.

Дорога шла дальше мимо фермы Отца, минуя два небольших сенокоса, и заканчивалась у металлических ворот, за которыми до самого Фиенсдейльского ущелья расстилались Брайардейльские топи – полоса болот и тростника шириной в милю, через которую шла тропа на вересковые пастбища.

Такой была Долина.

&

Отец свернул с дороги и подъехал к ферме.

– Давайте-ка, откройте ворота, – сказал он, и мы с Кэт вылезли из машины прямо в дождь.

Обе отцовские собаки с лаем выскочили навстречу и протиснулись сквозь решетку, оскалив зубы, но никого не пугая, как это всегда делают колли. Мушкет служил Отцу уже давно – отличный пес, умный, послушный, он всегда понимал, когда нужно наказать молоденькую Муху, которую Старик приобрел этим летом на замену старому Табсу. «Но она совсем еще зеленая, – рассказывал мне Отец по телефону неделю назад. – Больше дурака валяет, чем работает». В трубке послышался голос Старика – он не соглашался с мнением Отца о Мухе. Это был последний раз, когда я слышал его. Через два дня Старика не стало.

Муха подбежала и принялась обнюхивать нам щиколотки. Кэт, отпрянув, прижала руку к стене, будто собралась вскарабкаться на крышу. Она боялась собак. В детстве ее покусала овчарка, собака ее тети, в Клубе юных апостолов, и шрамы, похожие на рисовые зернышки, все еще были видны высоко на внутренней стороне бедра. Выглядело это очень эротично.

Кэт терпеть не могла К. Ю.А. (как о нем по-прежнему оповещают в афишах на церковной доске объявлений), но выбора у нее не было: она должна была ходить туда по средам вечером. Клуб был любимым детищем Барбары, она посвящала себя работе в нем, пока преподобный отец проводил заседания комитета по ремонту крыши. Еще она руководила группой «Раздели заботы», которую создала вместе со своей старшей сестрой Эллен, дважды побывавшей замужем, теперь одиночкой. Эллен была страшно привязана к своей хворой собаке, которую таскала с собой повсюду. Мать троих неуправляемых сыновей, она молилась, чтобы Господь либо умиротворил отпрысков, либо испепелил их ударом молнии, причем оба варианта были одинаково хороши. Таким образом, в дом к священнику каждую неделю являлось больше десятка детей, и как только они заканчивали петь псалмы или разыгрывать сцены из Библии, их отправляли в сад погулять, а само мероприятие уже сводилось к ламентациям Барбары по поводу причуд ее дочери. Упоминалась, в частности, коллекция мертвых мух в пластмассовой коробке или дикарская прическа, которую Кэт сделала себе на Рождественский утренник (но тут она хотя бы представляла пастуха, а не ангела, так что весь этот бритый ужас был спрятан под кухонным полотенцем, накинутым ей на голову). А еще у Кэт была привычка включать Малера – записи, принадлежавшей преподобному отцу, – на полную мощность всякий раз, когда в гости к ним приходила какая-нибудь важная персона.

И в один из таких вечеров, когда Кэт должна была вместе с другими детьми ходить по саду в поисках первых признаков весны (и любви Господа к земле), она в одних трусиках уселась в оранжерее, пытаясь нарядить собаку тети Эллен в папин галстук, чтобы играть в свадьбу. Не удивительно, что собака ее покусала.